Виктор Казько - И никого, кто бы видел мой страх…

— Зачем смеяться, ты умная, рассудительная… Кем же ты будешь, когда вырастешь?

Девочка испытующе взглянула на него и, колеблясь, спросила:

— А маме не скажете?

— Никогда. Вот тебе крест. — И девочка, кажется, поверила ему.

— А проституткой я буду, — серьезно ответила она, потупив синие глазки, потянула и спрятала под платьицем круглые с ямочками коленки.

Мастер смутился, но постарался виду не подать. Он слышал об этом — желании детей идти в проститутки и рэкет — от многих. Но одно дело слышать от кого–то в пересказе и совсем иное — собственными ушами. Слышать и видеть перед собой маленькую будущую проститутку. Пусть это только игра, подражание взрослой жизни, но все же — жизни.

— Ништяк, — сказал он, — первая древнейшая профессия в мире…

— Вот как? — удивилась девочка. — А я и не знала… А вторая, вторая какая?

— Сплетник и лгун, — ответил Мастер. — Что–то или кто–то похожий на меня.

— Как интересно, как интересно, — захлопала в ладоши девочка. — А все кругом: проститутка да проститутка, путана и блядь. Оскорбляют так…

— Ты серьезно хочешь стать проституткой?

— Валютной, — уточнила девочка. — Потому и английский учу. А потом будет французский. И еще какой–нибудь…

Мастеру стало не по себе. Но он вынужден был продолжать разговор. И владели им сейчас очень уж противоречивые и, надо признаться, совсем не педагогические мысли. Неужели наскочил на Лолиту? Неужели та Лолита была не плодом фантазии, бредом, игрой авторского воображения. Никогда бы не подумал, трудно даже представить себе, что Лолита — порождение времени, порождение его совестливой и стыдливой Беларуси…

А что, может, в этом и есть здравый смысл, рациональное зерно. Если этой девочке сегодня не суждено впереди лучшей доли, пусть будет проституткой. Профессиональная, умная и образованная будет проститутка. И красавица, синеглазая, русокосая. На загляденье и диво всему миру будет проститутка. Подумал так и застонал от возмущения. Вот до чего может додуматься человек. Есть ли, существует ли на свете предел и дно человеческого падения. И еще ведь, еще… Были у него и другие мысли. Тоже отнюдь не педагогического характера, не совсем родительские мысли возникали у него, когда он слушал эту девочку. Что–то было в них, в нем куда страшнее, но было, было…

— А ты хоть понимаешь, что такое проститутка, — впервые за время разговора жестко обратился он к девочке. — Понимаешь?

— А что тут понимать? Секс — и все.

— А что такое секс?

— То, чем живут все люди, телевизор вечером.

— А что это, что это — телевизор вечером?

Мастер чувствовал, что вступает в запретную и опасную реку. Из той реки можно и не выплыть. А девочка, Барби–Аленка, по всему, плавала в ней, как маленькая золотая рыбка в домашнем аквариуме.

— Другая жизнь. Красивая и настоящая. А не эта — что, где и почем, а ты снова напился, а ты снова не слушаешься, а… С ума сойти можно — так днем. А когда приходит ночь — красиво. Она в постели, и у нее на животе вишня или клубника. Он поливает ее шампанским…

— Достаточно, достаточно. Ты меня убедила, — почти искренне сказал Мастер. — Нормалек! Сладкая парочка…

— Поляроид, живи настоящим, дедушка, — подхватила девочка. — Съел “Сникерс” — и порядок.

— Нда, — только и нашелся что ответить Мастер. — А как родители твои относятся ко всему этому?

— К чему — этому? — переспросила Аленка–Барби. — Они мне в носу не позволяют копаться, а сами…

— Понятно, понятно, — остановил ее Мастер. — И потому твоя заветная мечта — умереть?

— А вы откуда знаете?

— Работа такая.

— Оно и видно… — Девочка непонятно отчего заплакала. — У каждого взрослого такая работа. Учительница же обещала: никто не узнает. Пишите только правду. А сама… Ненавижу, ненавижу всех вас.

Барби исчезла. Перед Мастером сидела понятная и близкая ему Аленка. Она оттолкнула от себя кота, сбросила его на пол, зло наподдала ему ногой. И зашлась, забилась в настоящей истерике. Мастер еле вывел ее из этого по–взрослому глубокого припадка. Перевел внимание на кота, которому очень больно. Больно и обидно, потому что у него нету рук, не способен он никого ударить в ответ, защититься. Ведь только что баюкала и гладила его, котик поверил ее ласкам. А она, она, может, еще хуже, бессовестнее своей учительницы. И сейчас кот тоже плачет под диваном. И некому пожалеть его. Девочка постепенно успокаивалась, прислушивалась к его словам. И вскоре сама оказалась под диваном возле кота. Еще немного повсхлипывала, теперь уже вместе с котом, и принялась играть с ним.

— Почему же все–таки ты хочешь умереть, не хочешь жить?

— А что такое жизнь?

Мастер молчал. Нет, он, конечно, знал, что такое жизнь, и, кажется, хорошо знал. Только всего его знания сейчас не хватало, чтобы просто и точно ответить, объяснить это девочке. И самому себе он тоже ничего не мог объяснить… Боже, с недоумением и тоской думал Мастер, а что такое на самом деле жизнь — случайное появление и исчезновение, огонь и проблеск сгорания, ублажение желудка, укрощение или свобода плоти, рост и смена зубов. И растерянность, опустошенность, когда тебя в конце настигает то же, что было и в начале, когда стыкуются, сходятся концы с началом. Он не знал. Ничего не знал.

— А ты как думаешь, что такое жизнь?

— Живет ветер, живут звезды, солнце и туманы… — сказала она и замолчала.

А он будто только что впервые услышал человеческий голос.

— Ну и что? — поторопил Мастер девочку.

— Они живут. Живут и все. Их никто не заставляет делать того, чего они не хотят. А тут…

— Что, что тут?

— Чего вы ко мне прицепились. Я как ветер хочу. Так и все мы должны. Но так, наверное, только на том уже свете. Может, люди, что там, — это и есть ветер, звезды. Поэтому люди и умирают, уходят туда. И никто из них не возвращается. Я так свою бабушку просила вернуться. Она обещала и не вернулась. Незачем возвращаться. Они только стонут, моргают и плачут, глядя на нас. И я не вернусь…

— Как же это так? — спросил Мастер. — Если ты пойдешь и не вернешься, ты же не сможешь стать проституткой. Никем не станешь. Это же ведь совсем–совсем. Это же только живые и здесь могут быть проститутками.

Девочка перестала играть с котом и задумалась.

— Я еще не все решила. Я подумаю, — заверила она. — Я приду еще к вам.

Но девочка — больше к нему так и не пришла. И Мастер порой даже сомневался, была ли в действительности та встреча, или он все придумал, увидел во сне. Но как бы там ни было, он остался благодарен сну и реальности. Призрачный страшный сон и не менее страшная явь заставили его на некоторое время проснуться и встряхнуться.

И Мастер был рад, что девочка к нему больше не пришла. Он чуждался и избегал всего нового, неожиданного и незнакомого. Его незнакомое и новое было не в будничном, не в повседневности. Иногда Мастер упрекал себя за это, но переломить, перекроить свою натуру не мог. Он, конечно, понимал и жалел девочку, но больше боялся ее. Нечто уж очень созвучное тому, что происходило с ней, происходило и с ним. Дети, внешне оставаясь детьми, очень быстро и рано повзрослели. Они рано и жестко, перевернуто познали и завершили то, что отпущено человеку на всю его жизнь.