Михаил Полюга - Прискорбные обстоятельства

— Ноги отекли, — невнятно бормочет она, не поднимая глаз, но явно обращаясь ко мне. — Я спала? Как долго? Дай мне руку. А ну-ка!..

Качнувшись вперед и ухватившись за меня, она тяжко поднимается, и хотя туго налитые, с болезненной желтизной ноги едва ее держат, упрямо переставляет их по направлению к платяному шкафу.

— На полке — чистый халат и теплые колготы. Оденусь сама. Я сказала — сама, разве непонятно? Вот только сяду на табурет… Выйди вон, буду готова — позову!

Я выхожу и застываю посреди прихожей. Чувства у меня теперь как бы атрофированы, иначе в нынешней ситуации и быть не может… Нет-нет, и сердце не болит, никогда ранее оно у меня не болело!.. Но как мы спустимся со второго этажа, как она заберется в автомобиль?.. И почему я не попросил у Синицына госпитальную машину и санитаров?..

— Ты где был вчера? Машины нет, машина минут пятнадцать, как ушла, — сердитым непроспавшимся голосом бурчит в трубку Леонид Львович. — Что делать? Звони на «скорую» или сам что-нибудь придумай. Прислать тебе няньку? Все, отбой!

Собравшись с духом, я звоню на «скорую». Что случилось? Женщина восьмидесяти четырех лет не может спуститься со второго этажа, сил у нее нет, если не понятно! Да, в госпиталь. Да, по направлению. С затратами как-нибудь разберусь… И удивительное по теперешним временам обещание: ждите!

— Что ты там застрял? — гневным шепотом подгоняет меня из комнаты мать. — Не наговорился еще? Я готова. Давай пальто и туфли, в сапоги ноги не влезут.

О «скорой помощи» строптивица и слышать не хочет — обвиснув у меня на руках, упрямо влачит непослушное тело к выходу. Но ступеньки, по которым еще недавно без особого труда спускалась и поднималась, ныне — неодолимое препятствие для нее. И она цепляется, виснет на перилах, едва поворачивая сначала одну ногу, потом другую, как будто они обуты в ортопедические башмаки. В конце короткого марша, выбившись из сил, мать вдруг обмякает и грузно оседает на ступеньку, так что я едва удерживаю ее враз отяжелевшее тело.

— Что тут у вас? — вовремя появляются в подъезде фельдшер и водитель «скорой помощи», два здоровенных мужика с крепкими и ухватистыми, как экскаваторный ковш, руками. — Табурет есть? Тащите! Не бойтесь, мы ее удержим. Бабушка, бабушка, ну что же вы?..

— Идите к черту! Какая я вам бабушка! — слышу я вполне разборчивое бормотание и, невольно ухмыльнувшись, несусь в квартиру за табуретом.

Усадив мать в пролете, фельдшер и водитель переминаются с ноги на ногу, тяжко вздыхают и засматривают мне в глаза. Заранее приготовленная купюра мгновенно и ловко выхвачена из моих рук, и в следующую секунду оба вдохновенно, не сговариваясь, бегут к машине и приносят брезентовый кошель с петлями и постромками наподобие плащ-палатки.

«Удобная штука там, где носилки не пройдут, — мимолетно думаю я, помогая матери вдеть ноги и руки в петли. — Это, наверное, кощунственно — замечать мелочи, думать суетно. Но как не думать? Как не соприкасаться, не видеть, не слышать? Ведь невозможно отодвинуться от живого мира — даже в такие минуты…»

Тем временем два молодца из ларца споро хватаются за постромки, поднатуживаются и привычно стаскивают огрузневший кошель к «скорой помощи». Там уже приготовлены носилки, мать перекладывают на них, подмащивают под голову какой-то сермяжный плоский блин, но, прежде чем вкатить носилки по желобам в машину, водитель отгребает в сторону всяческий хлам: ящик с инструментами, канистру, шину с облысевшим протектором, замасленные тряпки, бывшие когда-то вафельным полотенцем.

— Куда везти? В госпиталь? — для верности вопрошает высоким, бабьим голосом водитель. — А там примут?

Да езжай ты! — в сердцах машу ему ладонью, а сам неотвязно думаю: со мной ли происходит все это? Как соотнести ирреальность происходящего с такой живой, такой жизнелюбивой матерью? Как?

Я сажусь за руль, выезжаю со двора, и хотя «скорая», дребезжа и смрадно пыхая невыгоревшим бензином, несется вскачь по неровной, как стиральная доска, дороге, вскоре обгоняю это ископаемое чудовище и через какие-то десять-пятнадцать минут въезжаю в ворота госпиталя. Необходимо растормошить Синицына, чтобы в приемном покое не кочевряжились и «скорая» не простаивала у подъезда, — еще, чего доброго, простудят мать на утреннем морозе!

— Ты за кого меня принимаешь? — выпячивает губу Леонид Львович и свысока въедливо буравит меня прищуренным кошачьим глазом. — Это где-то там , — тычет он пальцем в виртуальное заоконье, — мышей не ловят. А у меня, извини, порядок: все озадачены — приемный покой, лучший терапевт и так далее, все чин по чину. Погоди-ка, тебе надо выпить. Мне нельзя, а тебе в самый раз. Коньяк, спирт? Я говорю, надо! В зеркало на себя посмотри: глаза как у бешеной селедки…

— Иди ты!..

— Ладно, и себе накапаю… Смотри: вот спирт, вот вода… Обычная кишечно-канализационная профилактика, но мозги тоже промывает…

Мы выпиваем, и я не ощущаю крепости спирта, словно еще до того, как налить, Синицын разбавил адскую жидкость водой.

— Закуси конфеткой, — роется в ящике стола и небрежно швыряет на столешницу несколько барбарисок Синицын. — Извини, ничего другого нет — от греха подальше. Выпивка и закуска не должны долго задерживаться без употребления. Еще по одной? Как знаешь. А чего ты притащился один? Даша где?

Я делаю рукой неопределенный жест, долженствующий означать что угодно: на луне, за дверью, на Канарских островах, в другом измерении, — и приятель с умной миной на лице отзывается: «А-а!» — хотя ровным счетом ничего не должен понять.

Раздается стук в дверь, и в кабинет входит крепыш средних лет, на вид моложавый и розовощекий, судя по халату и шапочке на макушке — врач. У вошедшего гладко выбритый подбородок, седые виски, пристальные, косо поставленные глаза, и весь он какой-то чистенький, хрусткий, стерильный. «А вот и будущий Ионыч! — думаю я, впрочем, совершенно безосновательно — по той простой причине, что мне хочется так думать. — Такой без бумажки даже пульс у умирающего щупать не станет».

— Я поместил больную в пятую палату, — игнорируя мое присутствие в кабинете, обращается к Синицыну крепыш. — Первым делом заберем кровь на анализ, поставим капельницу, а там… Воду откачивать ни в коем случае нельзя, может быть летальный исход. Хотя, если хотите знать мое мнение, родственникам нужно готовиться…

«К чему готовиться? — я ошалело перевожу взгляд с самоуверенного крепыша на Синицына и снова на крепыша. — Что он несет? Он, наверное, не понимает, у матери самое страшное, что может быть, — водянка…»

— Сын здесь, — кивает в мою сторону Леонид Львович и внезапно стекленеет глазами. — Проведите его в палату, но ненадолго. И вот еще что: я думаю, после капельницы нужно перевести больную в реанимацию. Там все-таки постоянный уход, дежурит медсестра, и эти… специальные кровати…