В Коско - Войной опалённая память

В Русаковичах я попал, наконец, в партизанский отряд, которым командовал старший лейтенант Артеменко. Народные мстители вели летучий образ жизни. Для такой подвижной деятельности я был не годен, поэтому мне был отдан первый партизанский приказ: скрываться до тех пор, пока крепко не встану на ноги. Партизаны указали мне дом, где живет врач, свой человек.

На северном конце села стоял скотный двор. Здесь на кормокухне я и прятался. Днем глубоко зарывался в солому, которой был завален весь чердак. Ночью спускался вниз, где почти круглые сутки в огромном котле варился для животных картофель. Наевшись печеной картошки, я забирался на крышку котла и дремал.

Ночью когда село замирало, я осторожно выходил и пробирался задами к заветному домику врача, что стоял на другом конце деревни, около моста через реку Птичь…

Здоровье восстанавливалось медленно. Временами я впадал в забытье, меня мучили кошмары. Откуда-то из темноты наплывали жуткие воспоминания нашего допроса в Кошелях, отдельные моменты ожесточенного поединка с предателем Плясовым. Когда сознание прояснялось, я чутко прислушивался к окружающей тишине: может быть я кричал и меня слышали?

О том, что я скрываюсь тут, знали немногие: несколько партизан и скотница, варившая картофель для животных. Но и ей только лишь сказался, что на кормокухне будет жить раненый, в лицо же она меня не видела, поскольку в разговоры с этой женщиной я не вступал. Вечером она загружала котел картофелем, заливала водой, зажигала в подтопке огонь. Остальную заботу я брал на себя: подкладывал дрова, смотрел, чтобы не подгорело варево. Я на продолжительное время оказался в роли нештатного ночного дежурного.

Однажды глухой ночью в дверь постучали. Я бесшумно слез с котла, подошел к двери — она мною была заперта изнутри на крючок. Притаился: кто бы это мог быть?

Стук повторился, под осторожными ногами скрипнул снег. Я решил выждать еще с минуту. И вдруг слабый женский голос:

— Будьте добры, откройте, свои.

Я откинул крючок и отступил в темный угол. В дверь украдкой проскользнули двое — мужчина и женщина. Она виновато произнесла в темноту:

— Я работаю здесь скотницей… А это мой муж.

— Зачем вы пришли? — строго спросил я.

— Нам бы картошки, семья голодает, — неуверенно сказал мужчина. — Хоть немного.

Выйдя из укрытия, я снова закрыл дверь на запор и открыл дверцу подтопки. Огонь осветил изнуренные, с лихорадочно блестевшими глазами лица.

— Картошка знаете где, берите, — сказал я, настороженно наблюдая за мужчиной.

После расправы в Кошелях у меня выработалась к людям сдержанность, подчас переходящая в подозрительность: верить далеко не всем.

Пока скотница набирала в мешки мелкий, побитый картофель, мы присели с ее мужем на дровах возле подтопки. Он поведал свою грустную историю. Семья жила в Минске. Однако там в последнее время стало очень голодно. Уехали сюда к матери, она устроила жену скотницей. До сих пор питались тем, что было в запасе у старушки, теперь вот приходиться переходить на кормовые клубни.

Скотница набрала два небольших мешка картофеля, повернулась ко мне. Просительно заметила:

— Вы уже никому не говорите, что мы тут поживились.

Желая задобрить меня, муж ее сказал:

— Может вам перевязки треба? Приходите к нам домой завтра посмотрим раны.

Он объяснил, как найти их хату. В надежности этих людей я больше не сомневался. Если меня хотят схватить полицаи, и это приглашение — провокация, так зачем им выманивать меня на волю? С чисто фашистской бесцеремонностью они могли меня повесить прямо здесь над котлом. Значит душевные люди…

С тех пор перевязки мне делали нисколько раз. Здоровье мое заметно пошло на поправку. Раны невыносимо чесались — первый признак того, что они начали по- настоящему заживать. По ночам я чаще стал выходить на улицу, делать продолжительные прогулки: тренировал в себе выносливость. Борьба, к которой я готовился, безусловно, потребует скоро от меня огромных физических усилий…

И вот я, окрепший и полностью здоровый (первый партизанский приказ выполнен), снова в партизанском отряде старшего лейтенанта Владимира Столкова, по кличке Артеменко…

…ЦК ЛКСМБ рекомендовало меня секретарем Руденского подпольного райкома комсомола…

Работа секретаря подпольного райкома — это вечное передвижение, беспрерывный риск. Повседневная работа с людьми и среди людей. Тут о себе не думаешь. Отдыхать приходится не тогда, когда от бессонницы слипаются глаза и от усталости спина сгибается дугой, для покоя время не планируется.

За всю зиму я побывал на базе райкома всего несколько раз. Да и понятие — подпольный райком, собственно, понятие условное. Оно ни в коей мере не отвечает нынешнему: над дверью — вывеска, за дверью возле кабинетов — веселый говор молодежи и треск пишущей машинки. Подпольный райком там, где его секретарь, а вся его документация — в полевой сумке. Что в сумку не вошло или класть нельзя, держи в голове, не забывая ни одной даже самой незначительной детали.

Обращения вместе со сводками Информбюро мы распространяли в партизанских отрядах и подпольных группах.

В последнее время очень трудно стало незаметным передвигаться по дорогам. Повсюду шныряли подозрительные типы и явные лазутчики их местных националистов. В Узлянах были разоблачены три предателя Родины, да еще один в поселке Пески.

Самому мне тоже «везло» на изменников. Опознал полицейского агента из деревни Борцы. В прошлом году он выдавал оккупантам партизан и окруженцев. Не без его участия год назад в Кошелях были убиты мои друзья Савченко и Алексеенко. Мне тогда, избитому и израненному, удалось убежать от предателей.

— Узнаешь меня, Гутковский? — спросил я, когда преступника стали допрашивать в особом отделе.

Он молчал, но глядел на меня как на человека, который вылез только что из глубокой могилы. Да ведь и не мудрено: в единоборстве с предателем Плясовым я, получив одиннадцать ножевых ран, сумел уйти. Полицаи, конечно, тогда были уверены, что я где-нибудь свалюсь от потери крови и замерзну. Остальное доделают волки.

— Нет, негодяй, — сказал я прямо в лицо изменнику. — Мы еще поживем, побьем всех вас, шкурников, а вот тебе уже сегодня крышка!

Прошло 15 послевоенных лет. Я жил в родной Чувашии. Но прошлое вернуло меня на землю, орошенную моей кровью, еще раз и по другой причине.

В руки советского правосудия попали предатель и изменник Родины Илясов и другие подонки. В августе 1960 года я был вызван на судебное заседание как свидетель чудовищных злодеяний этого бандита. Суд состоялся в доме культуры Гресска Слуцкого района Минской области. Нет нужды повторяться о том, каким истязаниям и пыткам подверг меня, Якова Савченко и Николая Алексеенко этот зверь в облике человека.