В Коско - Войной опалённая память

— Догнать его!

Полицаи молчат. Возможно их обескуражил вид избитого начальника. И они начали стрелять в темноту из винтовок. Осторожно ухожу прочь. Только теперь, я почувствовал, что ранен. Встаю во весь рост. Иду.

Кустарник вокруг меня переходит в молодой лесок — значить путь держу правильный. Силы иссякают, но шагаю неудержимо, зло, с упрямством человека, который за право свободно шагать дал большую цену.

Вышел на санную дорогу и бежать. Погони пока не вижу, однако жду ее с минуты на минуту. Предатель не простит мне синяков, которых я ему наставил. Не простит гад, моей решимости и своей оплошности.

Сзади послышались далекие выстрелы. Позднее я узнал, что это палачи расстреляли моих друзей, не успевших убежать от предателей.

Иду всю ночь, без отдыха. Чувствую, как кровоточат ножевые раны. Сколько их нанес мне этот изувер в Кошелях? В глазах становится темно. Надо идти, надо идти… Ночью безлюдно. Телефонные провода издают от мороза непрерывный звон.

Добежал до одной деревни. Тревожно стучу в окно в крайнюю хату.

— Какая это деревня? — спрашиваю хозяина.

— Первые Ветеревичи! — послышался женский голос.

Соображаю: в крайней хате мне останавливаться нельзя, в случае преследования я могу быстрее попасть в лапы. Пошел дальше.

Постучал в другой дом, открыла небольшого роста средних лет хозяйка. Зажгли лампу. Вижу: глава семьи высокого роста мужчина, шестеро детей. Все проснулись и удивленно смотрят на меня. Я заметил, что все окна занавешены дерюжками. Вполне понятно: в то время, среди ночи, зажигать свет означало попасть под подозрение властей.

Я рассказал им все, что было со мной в Кошелях. Попросил зеркало, чтобы взглянуть на себя — все лицо в крови.

На груди, на фуфайке образовалась застывшая кровяная масса, она натекла из правого виска от ножевой раны.

— Решето из тебя сделали полицаи. Одиннадцать раз проткнули, — сочувственно сказал хозяин дома, по имени, кажется, Антип.

Что удивительно: у меня пропал голос, не могу произнести ясно ни звука, на вопросы отвечаю лишь шепотом. Совершенно нельзя глотать не только хлеб, но даже молоко и воду. Левая рука не поднимается: перерезана жила.

Хозяйка отмыла меня. От теплой воды возобновилось кровотечение. Закружилась голова, стало темно вокруг, будто дом перевернулся, я потерял равновесие и упал…

От них же, моих спасителей, я получил первую медицинскую помощью. Бинтов и мазей у них не оказалось, но раны они перевязали, как могли: в ход пошли платки, кое-какое полотно.

Сколько времени я пролежал на полу без памяти, не знаю. Когда очнулся, понял, что лежу не на полу, а на койке.

Это хозяева переложили меня.

— Оставаться тебе, браток, здесь нельзя, — сказал Антип. — Надо уходить, а то доконают тебя националисты. Это из них набрали полицаев немецкие военные власти.

Я и сам превосходно знал, откуда берутся на оккупированной земле предатели. Заигрывая с народом, фашисты спешно организовывали среди буржуазных националистов и уголовников всякого рода группировки. Названия им давали звонкие, вроде «Белорусской народной самопомощи» и других. Из этого отребья пришлые поработители сколачивали полицейские участки и вооруженные отряды.

Я пытаюсь подняться, но голова откидывается назад.

Прошу разрешения полежать немножко. Заставить рисковать целую семью нельзя. И за то спасибо, что перевязали и дали хоть фуражку: я убежал от полицейских без головного убора, без портянок.

Поблагодарив за оказанную помощь, я с трудом вышел на улицу. Здесь ни души, но идти дальше не могу. Зашел в другую хату. Хозяин дал мне черные шерстяные портянки, помог мне навернуть их и обуть сапоги.

— Может быть, оставишь меня на дневку на полатях? — спрашиваю хозяина шепотом.

— Очень опасно, у меня люди днем собираются, — отвечает он.

Ночь подходит к концу, начинает светать. «Куда идти, где провести день?» — тревожат мысли. Выйдя из второго дома, я завернул в третий, крайний дом, рядом с которым виднелись длинные постройки скотного двора.

Хозяин дома оказался конюхом. В хате все засуетились. Коротко осведомил их о случившемся. Охали сочувственно. Дали мне поесть — горячую кашу.

— Спасибо! Кушать не могу. Оставьте меня на день в теплой хате, — умоляю хозяина.

— Не можем, браток, у нас в хате собираются конюхи. Обнаружат вас — будет нам всем гибель, — заявил хозяин.

— Тогда, может быть, разрешите на сеновале передневать? — обратился к ним я еще раз.

Переговорив о чем-то с хозяйкой, мужчина повел меня в сарай на сеновал, захватив с собой два теплых одеяла.

Весь день я пролежал в сене, закутавшись с головой этими одеялами. Два раза хозяйка приносила горячую еду.

Вечером, когда стемнело, явился ко мне в сарай сам хозяин. Он рассказал, что кошелевские полицаи утром пошли по моему следу, устраивали в соседних деревнях облавы и обыски, за деревней Блащитники след они потеряли. Во избежания дальнейших диких обысков, население распространило слух, что раненый партизан умер в деревне Веркалы, где местными жителями похоронен. Поверив, что меня нет в живых, Илясов со своей командой вернулся обратно.

— Ловко обвели их, душегубов, — радовался хозяин.

Потом он мне рассказал, как найти дорогу на Слободу, на Русаковичи, вблизи которых, как я знал, действует партизанский отряд Артеменко.

— В Слободу не заходи, там в доме с мезонином располагается полицейский участок, могут тебя задержать, — напутствовал он.

Иду, ноги подкашиваются, сил нет — много крови потерял. По дороге никого не встретил. На расстоянии четырех километров до Свободы, я подсчитал, отдыхал двадцать раз, лежа на снегу.

Идти по задам деревни, по глубокому снегу мне невмоготу. Решил пройти деревню прямо по улице. На меня бросаются собаки, но я на них не обращаю внимания. Прошел мимо дома с мезонином, меня никто не окликнул.

Из Слободы через замерзшую речку Птичь и болото пошел в Заречье, потом к утру дошел до поселка Зады, где прошлось остановиться на день. Нужно было перевязать раны и подкормиться.

Попал к одному дорожному мастеру. Хозяином был принят радушно. Перевязали мне раны.

Поселок стоял на шоссейной дороге Шацк-Пуховичи. По ней все время курсировали тяжелые немецкие автомашины с войсками и грузами. Иногда транспортные колонны останавливались, солдаты валили в избы отогреваться. Следовательно, задерживаться здесь долго нельзя. При расставании хозяин дал мне поношенный суконный пиджак. Я был очень тронут, не зная, чем его и отблагодарить.

— В наши дни не спасибничают, — сказал хозяин. — Делятся тем, что есть, без церемоний.

Он объяснил, как добраться до Русаковичей и наказал сыну незаметно вывести меня из поселка. Володька проводил меня далеко за опасную зону.