Ивлин Тойнтон - Современное искусство

— Он точно тебе не писал?

— Точно, точно, — бурчит Эрнест, — я еще не в полном маразме.

— Он наверняка свяжется с тобой рано или поздно.

— И что именно ему нельзя говорить? Что ты спрятала завещание под половицей?

— Не ерничай.

— Я пытаюсь понять, почему ты так всполошилась. Его пьянство сейчас уже ни для кого не секрет.

— Просто этот субчик мне не понравился.

— А тебе вообще мало кто нравится. И так было всегда.

— Да ну тебя.

— Это я не в укор.

— Сама не понимаю, с какой стати я тебе про него рассказываю… Он вознамерился написать пухлую претенциозную книжищу, где преподнесет всевозможные пакости под видом прозрений. Я тут почитала другие его книжонки и вычислила его приемчики. Он ухитряется рыться в грязном белье и в то же время делать вид, что он выше этого.

— Раз так, никто из тех, чье мнение для тебя хоть что-то значит, не примет его книжку всерьез.

— Ты же знаешь, это меня не утешает.

— Знаю. Но ничего лучше предложить не могу. Мне что, отказаться встретиться с ним?

— Пожалуй, нет. Просто постарайся запугать его. И не говори ничего лишнего.

— Я нынче мало что помню, разве что его картины. Не мог бы даже в точности сказать, как мы познакомились.

— А я могла бы. Могла бы, и в точности.

— Это потому, что ты мало читаешь.

Познакомились они где-то в 1942 в галерее на окраине, одном из немногих форпостов состоятельности в скудном мире искусства тех дней. Последние десять лет те же четыре сотни человек толклись в «Артистс юнион» [28] «Артистс юнион» — союз художников, работающих в разных жанрах. Основной его целью была помощь безработным художникам. Служил своего рода посредником между художниками и Федеральным проектом поддержки искусства, требовал для художников лучшей оплаты, условий работы и т. д. на танцульках, митингах против урезания фондов на «Настенную живопись» [29] «Настенная живопись» — часть Федерального проекта поддержки искусства. , на вечерах Гуггенхаймовской баронессы [30] Гуггенхаймовская баронесса — имеется в виду баронесса Хилла Рибей, художница родом из Эльзаса, приобщившая сначала жену Соломона Гуггенхайма, а потом и его к собиранию современного искусства. Гуггенхайм основал музей, директором которого стала баронесса. В 1939 г. она устроила там выставку «Искусство завтрашнего дня». . Половину из этих четырех сотен составляли художники, сто пятьдесят из них участвовали в Проекте, при том что треть из них могли в любой момент уволить, а потом снова нанять. К тому времени, когда Белла познакомилась с Клеем, она раньше или позже танцевала, спорила или маршировала с ними со всеми. А в тот период ее жизни — брючки в облипку, красная вырви глаз помада, когда она (после того, как скульптор-белоэмигрант съехал от нее, даже не оставив записки) пала духом, но держала хвост пистолетом, — и переспала не с одним из них.

Вот от чего он ее спас, во всяком случае, поначалу. Внезапно все, кроме него, показались ей незначительными, точно так же, как и споры, теории, политика и даже нескончаемый треп об искусстве, надолго отрывавший ее от мастерской. Ее восторг и его картинами, и жилистыми руками, и рассказами в постели о том, как табун диких лошадей пересекал каньон, мог бы длиться вечно, не войди у него в привычку пропадать по ночам, а едва начнет светать, колошматить в ее дверь, прося впустить. В первый раз, когда, отворив, она увидела, что его мотает по лестничной площадке из стороны в сторону, она сочла, что он не иначе как занемог, поранился, а то и покалечился. Вот как плохо она знала пьяниц.

Однако пятнадцатью месяцами позже ко времени их знакомства с Эрнестом она успела много чего узнать. Уже поняла, что ни мольбы, ни плач, ни угрозы уйти не действуют. Поняла, что не действуют никакие резоны, не действует хитрость, не действует и бешенство. Перестала прятать спиртное, выкинула гомеопатические катышки и витаминные настойки, предположительно помогающие от похмелья. И той зимой к ней наконец пришло прозрение: она поняла, что его пьянство никак не связано с ней.

Он позвал ее посмотреть картину, которую только что закончил, она рассыпалась в похвалах, он слушал ее, ослепительно, торжествующе улыбаясь, но, похоже, не слышал. И тут она поняла: в мастерской ему виделись не так заволокшие ее волны сигаретного дыма, как толпы призраков, причем призраков не тех, кто ушел, а тех, кто придет, — его будущих поклонников. Незнакомая доныне улыбка предназначалась им. И она поняла: чтобы получить то, чего хочет, ей придется принудить и мир поработать на него.

Она возобновила знакомство со своим прежним кругом. Он особо не артачился, таскался за ней на вернисажи в галереях, в Уитни, в МОМА, там, правда, забивался в угол — наблюдал. А на рецензентов, артдилеров и эту, куда более редкую птицу, коллекционеров (их она опознавала по костюму, посадке головы, манере демонстрировать, что они могли бы пойти и куда получше) охотилась она. Она освоила искусство их обхаживать, цитировала французских символистов, высказывала мнения, возмутительные ровно настолько, чтобы позабавить. В былые дни, пытаясь привлечь внимание к своим картинам, она шла напрямик и напролом, жгла взглядом, требовала подойти и посмотреть. Нынче она прибегала к дипломатическим приемам, ранее так ею презираемым, научилась хитроумно и тонко льстить. Прибегала к низким ухищрениям, — когда имеешь дело с пьяницей, волей-неволей их постигаешь.

С Эрнестом однако все сложилось иначе.

К тому времени, когда они с Клеем вошли в галерею, она не видела Эрнеста уже несколько лет, однако узнала сразу. В пору ее подработок официанткой в Виллидже, он особо бесил ее: из всех посетителей он один обращался с ней исключительно как с официанткой. Впрочем, он со всеми обращался как с официантками или как с учениками, которых надо то и дело школить, козлетоном читал художникам бесконечные наставления. Как-то, когда он разглагольствовал о Пикассо: «Скорее все же рисовальщик, чем художник: у него нет подлинной любви к цвету», она, поставив перед ним бутерброд с сыром, сказала, что он — полное говно, но он и бровью не повел.

И вот он здесь, стоит в углу, склонив голову, разглядывает сюрреалистическую картину: мозги, раскиданные по дну океана. Первым ее побуждением было: если удастся, вывести его из себя.

— Привет, — нахально бросила она, подойдя к нему, он поднял бровь. — Мы встречались в «Эксельсиоре», — при этом опустила, что работала там официанткой.

— А, да. — Он повернулся к картине.

— Ну и что вы поделываете нынче?

Он сложил руки на груди.

— Вообще-то, — ответил он нарочито небрежно, — пописываю критические статейки. Для «Спикера» [31] «Спикер» — ежеквартальный журнал. Основан в 1907 г. . Вот почему я здесь — подыскиваю, что бы сказать об этих картинах.