Ивлин Тойнтон - Современное искусство

— И что — подыскали?

Он кашлянул.

— Я тут недавно, надо бы посмотреть на них подольше.

— А я бы знала, что сказать.

— Что же?

— Не следует так сознательно погружаться в свое подсознание.

— Понятно.

— Согласны?

— Пожалуй, в ваших словах есть доля истины. А вы сами художница?

— Да.

— Что ж, спасибо за ваше мнение.

— Я знаю, на чьи картины вам следует посмотреть.

— Не на ваши, я полагаю.

— Нет… но он здесь.

Она указала на Клея — он стоял напротив, привалившись к стене.

— Вот он. В будущем — великий художник.

Эрнест застонал.

— Какой ужас, недопустимо так говорить о человеке.

Она пожала плечами.

— Как бы то ни было, познакомьтесь с ним.

— Что вы думаете об этом? — спросил Эрнеста, указывая на самое большое полотно в зале, Клей.

Длинная, блестящая водоросль плетью обвивалась вокруг шеи какой-то твари — полурыбы, полуженщины. Глаза на ее чешуйчатой голове выскакивали из орбит.

— Я полагаю, художнику надо бы поменьше читать Фрейда и смотреть Дали.

— Ни черта он не видел. Даже не посмотрел.

По-видимому, Эрнесту, Бог знает почему, слова Клея пришлись по душе, у него даже вырвался смешок, что-то вроде придушенного кудахтанья.

— Сам он, по всей вероятности, сказал бы, что это — адские глубины сознания.

— Говорить он может, что угодно. Картину это не спасет.

— Раз так, почему бы нам не уйти отсюда? Полагаю, мы вдоволь насмотрелись.

В баре за углом, куда их повел Эрнест, играло джазовое трио, однако Эрнест не обращал на него никакого внимания. Препроводив их в кабинку, он уперся локтями в стол, подался к ним и, перекрывая шум, возвестил:

— Знаете, какие деньги будут вкладываться в Нью-Йорк после войны? Не Париж, Нью-Йорк станет центром мирового искусства. Оно там, где деньги.

Белла взвилась.

— Не там, где деньги, а там, где художники. Европейцы, что сюда приехали, залог перемен — в них.

— Все так говорят, но это неправда. И почему только художники так расстраиваются, едва речь заходит о деньгах?

Официант принес выпивку, Эрнест долго молчал, неспешно попивал свой «манхэттен». Затем пустился излагать — так они это поняли — историю отношений искусства и денег. Повествовал о Медичи, Генрихе VIII и Гольбейне, об Эль Греко [32] Ганс Гольбейн-младший (1498–1543) родился в Германии, в 1530 г. переселился в Лондон. В 1536 г. стал придворным художником Генриха VIII. Написал примерно полторы сотни портретов. Эль Греко (1541–1614) — испанский художник, грек родом с Крита. Его портреты отличались глубоким психологизмом и неподкупной правдивостью. Речь идет о портрете папы Пия V. и его разоблачительном портрете папы. Порой Белла не понимала, к чему он ведет, в особенности когда взвывал саксофон, затем голос Эрнеста прорывался снова. До нее доносилось: «товарный фетишизм», «секуляризация религиозного порыва», она вроде бы слышала, как он сказал, что на самом деле Фрейд совершенно не представлял, что такое художественное переживание.

— Как и многие аналитики, он был не способен испытывать трепет.

Пока труба выводила соло, она мало что разобрала, но вроде бы он рассказывал, как поднималась с годами цена на некий пейзаж Сезанна. Однако когда музыка смолкла, он уже говорил об англичанах, о том, что у них никогда не было визуальной культуры. Не исключено, что причина в английской погоде, сказал он, сокрушенно качая головой, а то и в пресловутой нехватке чувственности.

— Вспомните их кухню. — Он закатил глаза. — Литература — враг искусства. За вычетом Тернера [33] Джозеф М. Уильям Тернер (1775–1851) — мастер романтического пейзажа. Предтеча французских импрессионистов. все их так называемые художники — просто иллюстраторы.

Клей — а он все это время лишь кивал, супился и то закидывал ногу на ногу, то вытягивал ноги в проход, — ни с того ни с сего спросил:

— Так что вы думаете о Райдере [34] Альберт Пинкхэм Райдер (1847–1917) — американский художник. Наиболее известны его аллегорические картины и морские пейзажи. В его манере историки искусств различали опередившие время модернистские приемы. Оказал влияние на Джексона Поллока. ?

— Почему вы спрашиваете?

— Мне интересно, потому и спрашиваю.

Эрнест вздохнул.

— Трудный случай, верно? Эксцентрик. Великую череду не пополнил, большого влияния не оказал. И тем не менее…

— Тем не менее — что?

— Я бы не сбрасывал его со счетов. Он увидел что-то свое. Его борения подлинные.

— Вы хороший человек, — сказал Клей. — Хотите посмотреть мои картины?

— Конечно.

Эрнест заплатил, отодвинув их деньги в сторону, за выпивку, и несколько минут спустя они уже сидели в метро — ехали в центр. Даже Пикассо, вещал Эрнест, перекрывая лязг поезда, не вполне постиг, что такое относительность. Дряхлый, исхудалый пьянчуга поднялся, подсел к Эрнесту, примостил давно немытую голову на его плечо и тут же заснул. Всякий раз, когда Эрнест делал попытку отстраниться, старик еще больше оседал и снова припадал к Эрнесту. В конце концов Клей встал и решительно припер пьянчугу к спинке сиденья.

— Вот, оказывается, как надо, — сказал Эрнест с явным интересом.

Они гуськом — Клей впереди — поднялись на пять лестничных пролетов. Когда Клей включил свет в мастерской, Эрнест ринулся в комнату, сморгнул и замер. Не спеша переходил от картины к картине и наконец смолк; ноздри его слегка раздувались.

Клей меж тем опасливо провожал его глазами: судя по всему, самооценку Эрнеста он принял на веру. Белла, напротив, еще не решила, кто Эрнест — шут гороховый или пророк; теперь и она тревожно следила за ним, ожидая, какой приговор он вынесет.

— С вашего позволения выскажусь так. Сейчас ваши стремления обгоняют ваши возможности, — заключил он. — Замах не по хватке, и всякая такая штука. — Он замялся. — Одно несомненно: что-то здесь есть. Вы ищете собственный путь вглубь.

— Но проник ли я вглубь?

— Вы это всерьез?

— Не знаю. Наверное.

Эрнест покачал головой, вернулся к первой картине.

— Здесь следует заменить зеленый, он грязный, — сказал Эрнест. — Можно было бы взять синий… а то и коричневый. Добейтесь настоящей грязи и посмотрите, что получится.

— Я не об этом спрашивал.

— Никто не может сказать, как вам надо писать ваши работы до того, как они уже написаны. Однако как только вы их предъявите, их можно обсуждать. Спонтанность хороша, но в известных пределах. Так что послушайте меня, потому что я наверняка приду сюда еще.

— И что потом?

— Вы о чем?

— И что тогда?

— Откуда, черт подери, мне знать?

После чего они, как ни странно, стали союзниками. То, за что Клей других, других художников в особенности, осуждал, в Эрнесте его восхищало; ученость Эрнеста стала для него предметом гордости, и целых пятнадцать лет ей не удавалось поколебать его в этом.