Абрамов Ерухам - Закон тайга — прокурор медведь: Исповедь

В полдень на объект пришла группа сук. Когда Паша увидел их, он схватил столярный топор и пошел к ним. Суки ничего не подозревали. Паша буквально вплотную подошел к некоему Юре "Шраму”, бывшему вору из Омска и одним ударом разрубил ему голову: она рассеклась как арбуз. Суки, увидев, что происходит, кинулись на нас с ножами. Пашу "Японца” они зарезали на месте. Мы не остались в долгу. Началась резня. Ко мне рванулся один из сук, держа в руке нож. Я едва успел схватить его за руку… И по сей день у меня на пальцах видны шрамы от тех порезов.

В это время послышались выстрелы охраны. Они бы поубивали нас всех, но мы вовремя прекратили бой.

Нас построили и повели в зону. Измученных и полумертвых пинками загнали в изолятор… Ночью я проснулся от боли в голове: кто-то зубами впился мне в темя… Это был тот самый, с ножом. Я выл от невыносимой боли. Товарищи, как могли, перевязали мне рану каким-то тряпьем. На утро нас разбросали по-двое по камерам. Я попал вместе с одним персом по имени Гафар. Еле стоящих на ногах, нас бросили в залитую водой камеру изолятора. Предупредили: "Сегодня будет вам варфоломеевская ночь!” — и ушли… Двери захлопнулись. В углу валялись несколько досточек от развороченных нар, от которых осталась только рама. Мы с Гафаром кое-как пристроили эти досточки на рамы и уселись, поджав ноги.

Делать было нечего. В лагере началась резня. Суки убивали воров, так как те, немногочисленные и разделенные начальством, не могли ничего сделать… Мы ждали своей участи. Чтобы убить время, начали вспоминать прошлое. В десять вечера, или около этого, наш разговор был прерван шумом в коридоре. Шли суки.

— Начнем отсюда, — сказал кто-то за дверью.

Мы втиснулись в стену, ожидая смертного часа, готовясь дорого продать свои жизни. Пока суки в коридоре обсуждали, что да как, кого прикончить раньше, подоспел "комендант” — Коля "Бессмертный”. Своим властным голосом он заорал: "Всем уйти отсюда! Вам не убивать велено, а гнуть, применяя все методы! Гнуть, понятно?!” Так он спас нас от неминуемой гибели.

С утра нас начали выводить из камер. Дошла очередь до меня. Меня впихнули в комнатку. За письменным столом сидел начрежима. Его фамилия была Григорьев, — это ему я сказал все, что было у меня на сердце…

Начались уговоры и угрозы.

— Гражданин начальник, — сказал я, — я предпочитаю смерть. Это лучше, чем быть такими как они, — и указал на группку стукачей-сук в углу.

Меня схватили. Левую руку заложили в дверной косяк. И стали закрывать дверь.

Я лишь кричал: "Убейте, убейте меня сразу! Сукой я все равно не буду… "

Руку освободили. Словно труп, я рухнул на пол. Сам Григорьев, сопя как дикий зверь, начал топтать меня ногами.

Через двое суток я очнулся в незнакомой камере. Местные ребята рассказали мне, как я попал сюда, как меня приняли за мертвеца, но когда я пошевелился, перевязали мои раны…

Я подумал: как избежать бессмысленной и неминуемой смерти? И решил — расколоться. Чтобы меня послали на пересуд…

Я рассказал одному заключенному, что настоящая моя фамилия вовсе не Якубов, а Абрамов, что 2 мая 1948 года я убил такого-то, скрывался… Словом — все. Тот рассказал другим, те — сукам. А уж суки понесли известие к начальству. Через несколько дней меня вызвали к оперуполномоченному. Все сказанное в камере я повторил и ему, со всеми подробностями. Позднее мне пришлось от всего отпираться на следствии, но жизнь я свою спас.

Не пришло и четырех недель, как меня вызвали и сообщили:

— С вещами! На пересуд.

К тому времени я уже вновь был в своей фанзе, с друзьями. Услышав, что мне велено собираться, они решили проводить меня до вахты. В это время к нашей компании подошел Коля "Бессмертный”. Обращаясь к одному из провожающих меня, он громко сказал:

— Ты, падло, забыл, сколько раз мне ноги целовал?! А ты, стерва, сколько раз говорил, что не вор?!

Так, переходя от одного к другому, он выдал "характеристики” на всех.

И пусть Бог будет свидетелем того, что сказал он обо мне:

— Чего вы все, вместе взятые, стоите по сравнению с этим зверенышем?! Нам не удалось согнуть его. Вот он и уезжает на пересуд.

Никто не знал, почему меня вызывают. Даже Саше "Старухе” я ничего не сказал…

Попрощавшись со всеми и поцеловав на прощанье Сашу, я направился к выходу. Навстречу мне с протянутой рукой приближался "Бодайбо”.

— Ну, прощай. Ты много увозишь с собою: так и не сказал нам ничего о Мише "Звере”, — проговорил он тихо, почти шепотом.

Я ответил ему, что, мол, если доведется на Колыме встретиться, тогда и поговорим об этом. А "Зверь” — парень неплохой.

Меня привели на вахту. Там находился "Бессмертный”. Упомянув о Саше "Старухе”, как о своем хорошем бывшем товарище, он перешел к нравоучениям:

— Вот… Везут тебя на пересуд. Возможно, что родные тебя выкупят. Ты уж их слушайся. Молодой, здоровый… Будь человеком, брось воровство. Сам видишь, что теперь в лагерях творится. Это не тридцатые годы, когда воры всем заправляли и жить в зоне полегче было.

Меня увезли в Иркутскую пересылку.

Будущее меня не страшило. Я не слишком твердо представлял его, зная лишь одно: надо выдержать.

По прибытии в Иркутскую пересыльную тюрьму меня немедленно загнали в камеру. Я был очень рад этому, так как был жестоко измучен. Мне повезло, и я проспал трое суток, поднимаясь лишь на еду.

На четвертые сутки я проснулся от шума в камере. Привезли очередного заключенного. Это был мужчина в цвете лет, здоровенный, стройный, настоящий русский богатырь. Кто-то из сокамерников внезапно встал и двинулся к нему навстречу, распахнув объятия.

— Вань, тебя каким ветром сюда занесло?! — звучно произнес он.

— Макар, и ты здесь!

Они троекратно расцеловались, и, сжимая друг друга в объятиях, зарыдали в голос…

Заснуть я уже не мог, а во все глаза следил за встречей двух сибиряков (оба они были из-под Иркутска, работали в леспромхозе до войны, а вернувшись с фронта, возвратились к прежней работе).

Эта встреча заинтересовала всю камеру. Принялись расспрашивать. История Вани была одновременно и смешной и жутковатой.

Как-то вернувшись с работы, Ваня неудержимо захотел свою жену. Но в ответ на его домогательства уставшая Фрося (так ее звали) сказала, что пускай он, мол, погодит: вот стирку закончит, детей уложит, тогда и побалуемся (детей у них было шестеро). Ваня обиделся и ждать не стал: взял Фросю силком. Зареванная, сердитая Фрося вернулась к своим домашним заботам — вышла во двор развешивать белье. Тут подвернулась соседка. Фрося рассказала ей о мужнином поведении. "А ты пойди в милицию заяви, — подлила масла в огонь соседка. — Пускай его там попугают…” Фрося послушалась. Пришла в отделение, попросила, чтобы ее Ваню "попугали”. В милиции все, ею рассказанное, записали, а затем — предложили Фросе расписаться под протоколом. Не прошло и часа после возвращения Фроси из милиции, как к их дому подъехал "воронок”. Ваню увезли…