Абрамов Ерухам - Закон тайга — прокурор медведь: Исповедь

Но вернусь все же к некоторым дорожным происшествиям. Вагоны наши были забиты, но мы с товарищем лежали на верхней полке, так что свежий ветерок овевал нас.

— Ази, — сказал мне мой приятель, — погляди-ка вниз. Там какой-то тип третий день лежит: не встает, не ест, не пьет. Уж не помер ли?

Я спустился вниз и принялся тормошить неподвижное тело.

Наконец человек этот выполз из кучи грязного тряпья…

— Чего надо? — еле слышным голосом спросил он.

На вид он выглядел стариком, оброс. Видно было, что жизнь ему крепко надоела.

— Скажи, ты чего это третий день голодовку держишь?

— А так… Ничего я не хочу. Вот только подохнуть потихоньку, чтоб никому не мешать, — ответил он и размазал грязными руками слезы.

Я попросил ребят, чтобы они помогли ему забраться ко мне на полку. Он не сопротивлялся. Я насильно заставил его малость поесть и выпить воды.

Поев и немного успокоившись, он рассказал о себе.

"Был я долгое время капитаном дальнего плавания… На Черном море служил. Во время войны командовал там же катерами береговой обороны. Сына моего в сорок третьем убили на фронте, семья эвакуировалась в Махачкалу. После войны и я туда поехал, начал работать на металлообрабатывающем заводе инженером.

Однажды, после партсобрания, подзывает меня к себе парторг и говорит:

— Не желаешь ли переехать в Башкирию на великую стройку коммунизма?

— Куда мне, — отвечаю. — Туда молодежи ехать надо, а мне скоро шестьдесят.

Не прошло и полугода, как по "представлению” парторганизации пришили мне дело… И за антигосударственную пропаганду дали мне десять лет.

Судьба этого человека сложилась в заключении так, как мне и в голову не приходило, в лагере я его долгое время не встречал. Работал я на объекте, набивал опалубку для бетона: фундамент будущего завода. Через несколько месяцев после моего там появления, объект наш посетила комиссия. В составе ее — оказался мой инженер… "Ну, как делишки, старина?” — обратился я к нему. — "Вы собственно, кто такой? Я вас не знаю и разговаривать не хочу!” — послышалось в ответ, инженер отвернулся от меня и важно пошел прочь. "Добрый друг, — с горькой усмешкой сказал я ему вслед, — Добрый друг — великое сокровище… Но не забудь, подлец, что десять лет — срок немалый и мы еще не раз встретимся…”

Так и случилось.

Старик работал в арматурном цехе. Начальство его очень берегло. До тех пор, покуда не научилось обходиться без его услуг. В последнее время, почуяв себя спокойнее, он ежедневно напивался и пьяный являлся на работу. Естественно, что от заключенного такой наглости терпеть не стали. Его выгнали с завода и перевели на общие работы. Для физической работы он был по возрасту непригоден. Скудной пайки "пенсионера” ему не хватало. "Объемом его деятельности” стали помойки. На помойке лагерной он бы не протянул долго, но поскольку зона была у нас не совсем обычная, он как-то держался. На помойке мы с ним и встретились…

Ночью я выходил из местного ресторана. Возле мусорника мне попался инженер. Он медленными движениями копался в отбросах, рассматривая какие-то отвратительные ошметки…

— Ну, как дела, кум? — обратился я к нему.

Он посмотрел на меня прозрачными безумными глазами, в которых не осталось ничего человеческого. Я отвернулся и пошел дальше… Поверьте, я вовсе не был рад его падению.

Но райская жизнь в курортной зоне продолжалась недолго. Как-то после окончания работы меня прямо с вахты отвели в сторонку, а бригадиру велели принести мои вещи. Через несколько минут все было кончено. По всем лагерям Башкирии шла чистка: воров-законников, на делах которых стояла особая пометка, отправляли в специально организованный лагерь, или, — как его называли, — ЗУР (зона усиленного режима). По всей Башкирии таких "кандидатов” нашлось всего-то около семисот душ.

Курорт, на котором я понежился годик, закончился. Но я успел окрепнуть физически и духовно, так что год был прожит недаром.

В бараке, куда меня поместили, находились все воры-законники. Я подружился с армянином из Орджоникидзе Акопом Налбаньяном (звали его все, однако, "Хичик”) и Витей Русским из города Орска, в Белоруссии.

Один из живших в нашем бараке вызвал у меня подозрение в том, что он — скрытая сука. Такое обвинение было чрезвычайно тяжелым, а прямых доказательств у меня не было. Лишь интуиция, которая, кстати, редко меня обманывает. Звали этого человека Миша Ландыш, казанский татарин. Как-то раз я накурился анаши — и не сдержался. Отозвал Ландыша и сказал:

— Послушай-ка, приятель. Мне сдается, что ты многое таишь от своих друзей. Да и мне самому твое поведение не всегда понятно… Скажи: не сука ли ты скрытая?

Он уставился на меня с таким изумлением и гневом, что мне стало не по себе… Затем — ответил.

— Послушай, звериная морда, если ты еще раз осмелишься сказать мне что-то подобное, мы с товарищами расправимся с тобой так, что и волки твоих костей не откопают. Так что лучше тебе помалкивать.

— Ты меня, падла, не пугай! Вы меня тогда схватите, когда у вас хуи на лбу повырастают, понял, сука недорезанная?!

Разговор этот сделал нас врагами. Я прекрасно понимал, что при первой же возможности Ландыш отомстит мне.

Дни шли довольно серые. Мы рыли какую-то траншею то ли для водопроводных, то ли для канализационных труб. По вечерам играли в карты. Проигрывая или выигрывая — мы оставались друзьями.

О нашей стычке с Ландышем я рассказал вору из его компании: Лехе по кличке "Этла”. Родом он был из Москвы. Этла и сам пострадал из-за сук: все передние зубы его были выбиты. Это случилось в бухте Ванино. Его палачом был его собственный старинный друг по воле — Иван Упоров. К тому времени, когда Этла оказался в Ванино, Упоров успел ссучиться…

— Ази, — веско произнес Этла, — наш разговор не состоялся. Ни о чем мы с тобой не говорили, понял? Дело это щекотливое, так что веди себя осторожно. Эта птичка на мякину не ловится.

Никому из своих друзей я не рассказал о происшедшем, да и они, видя натянутость моих отношений с Ландышем, ни о чем не спрашивали.

В лагерь прибыла комиссия по проверке быта заключенных. Все ожидали, что комиссия эта и в самом деле заинтересована узнать, как мы живем на каторге, но дородные фигуры членов высокого московского "посольства” даже не вошли в зону. В сопровождении начальника лагерей полковника Меркурьева они глядели на нас из-за колючей проволоки. Заключенные восприняли это как оскорбление и ответили на него по-своему.

В лагере имелось около сотни педерастов, отдавших себя в распоряжение любителей за кусок хлеба. Вот и сегодня человек двадцать вышли во двор зоны, пред очи комиссии, и — принялись демонстрировать им свое половое искусство. Раздавались крики: "Вот до чего вы довели молодежь России!!”…