Дмитрий Захаров - Средняя Эдда

Я рассмеялся.

– Да дело не в тебе, – зло сказал Коротаев, – тебя вместе со мной просто смоет. А сына с дочкой тоже, да?

– Ну и что же ты действительно сидишь, Дима? Беги, займись семьей.

– Да ссыкотно потому что, – пояснил Коротаев, скребя вилкой по дну сковородки. – А вдруг не утонем? Куда я тогда, сбежавший пресс-сек, денусь? Ты меня, что ли, в «коммерс» заберешь?

– Да ты же не пойдешь, поди.

– Не пойду, – согласился Коротаев. – Разве это жизнь? 20 тысяч. Ни тебе служебной квартиры, ни нормальных командировочных… Да и уважения никакого.

– Ух ты, уважения!

– Да, уважения! – подтвердил Коротаев. – Раньше я был насекомый журналист, грязь. Для меня какой-нибудь ебучий фуршет мэрии с другими такими же стололазами – радостью был. Квартирка нищебродская съемная, детишкам на молоко едва хватало. А теперь я – человек, звучу гордо. Машина, служебное жилье, Дмитрий Степанович то, Дмитрий Степанович се. Кабинет с табличкой. Вот у тебя же нет, поди?

– Нету, Дима.

– Вот! Ты и не понимаешь, что это такое – когда у тебя часы приема рядом с ФИО выбиты. Это вот уважение и есть!

– Тогда, уважаемый Дима, чего ты мне по ушам-то ездишь?

– Так мудак, хули.

Толку от Коротаева было мало: машину он дать отказывался – вдруг бежать надо будет. Помочь с проездом по республиканской квоте боялся – вдруг узна́ют, что помогает невесть кому. Да и наклюкался он уже.

Устав от его проповедей, я пошел к барной стойке заказать водки. Пить за счет Коротаева желания не было.

– Ты же неместный, – поприветствовал меня бармен.

– А что, у вас приезжим не наливают?

– У нас всяким наливают. Мчсовец что ли?

– Похож?

– Да тут никто ни на кого не похож. Дед один ходит – чистый тракторист, а он – профессор, философию преподает.

– Это он тебе сам рассказал? Тогда и я мчсовец. А то выше бери – советник президента по спасению утопающих.

– Ну да, – согласился бармен, – а что мне у него, диплом спрашивать? Пусть будет профессор, не расстраивай меня.

– Пусть, – согласился я. – Ты, главное, налей.

Бармен отвинтил крышку «Бирюзы» и накапал двести. Чуть подумал, и поставил к ним в пару бутерброды с соленым огурцом.

– Слушай, – сказал я ему, – все бегут, везде закрыто, а ты работаешь. Не боязно?

– Да ну, – сказал бармен, – куда бежать? И потом: русский человек всё время живет как умирает. Мы любую войну только понтами и вытягиваем, потому что нам помереть – похер. Миллион человек – похер. И сто миллионов – похер. Жила бы страна родная, знаешь.

– Ты не похож на русского человека.

– Ну так я бурят. Но это один хрен.

– А если был бы, скажем, туркмен?

– Хватил! Буряты тут свои, а туркмены-то откуда? Но по мне, все, кто из совка, все – русские люди. Даже латыши какие-нибудь.

– И французы?

– Французы – не знаю, – серьезно сказал бармен. – Откуда тут французы?

– Кто ж его разберет, – развел я руками, – но у меня вот в Красноярске есть знакомый француз – Дитерле. Потомок ссыльных, скорее всего.

– А ты еще спрашиваешь, русский ли он.

– Так-то да…

– А мчсовцы регулярно последние дни ходят, – внезапно вернулся к теме бармен. – Один сидел тут всё звонил, кричал: Серега, Серега, ты хоть не будь сукой, расскажи, рванет или нет? Потом принял две по двести и чуть не плачет. Никто, говорит, нихера не знает. Расчетов нет, карт нет, московский штаб всё заседает. А мы, говорит, не втыкаем: то ли кидаться всех героически эвакуировать, то ли не поднимать паники. По десять часов кряду сидим в штабе, звоним начальству и ждем, что скажут, а там трубку не берут… А ты говоришь, бежать, – так же внезапно закончил бармен.

– Да ничего я тебе не говорю. Что русскому хорошо, то буряту… ну, то есть у нас с тобой наоборот получается.

Вернувшись к Коротаеву, я застал его за битвой с телевизором, точнее, с плазменным экраном на стене. Дима вынимал из подставки на столе вилки и ложки и метал их в говорящие картинки.

– Эти вот еще, бля, активисты! – с ненавистью бормотал он.

Пока, к его счастью, столовые приборы не долетали до места назначения.

– Какие там у тебя активисты? – спросил я, оценивая степень остаточной прочности Коротаева.

Напиваясь, он всё больше походил на надувной рекламный шар, из которого откачивают воздух. Весь как-то собрался чуть выше уровня стола, разложил на столешнице сдутые руки и совершенно стух. В бойком чиновнике «с уважением» проступил сосед-алкоголик, которого жена не пускает домой вторые сутки.

– Да эти, – Коротаев махнул рукой в сторону телевизора. – Экологический, блять, десант!

В ящике мелькали люди в одинаковых майках с буквами ALERT. Я вдохнул и забыл выдохнуть. Стоял, как в детстве перед дверью еще закрытого игрушечного магазина, и чувствовал, как внутри всё подпрыгивает, готовое упасть и разбиться вдребезги.

Настя-Настя, думал я, Настя-Настя.

– Дима! – тряхнул я Коротаева за плечо. – Как найти этих экологов, которые в районе плотины?

– Кого? – переспросил Коротаев. Он уже отвлекся на разглядывание скатерти, стилизованной под старую газету.

Я показал на телевизор.

– С дуба рухнул? – без интереса отозвался Коротаев. – Зачем еще?

– Переговорить с одним человеком.

– Какое там тебе, бля, переговорить? – сказал он, силясь подцепить ногтем буквы на газете-скатерти. – Там сейчас каша, все только носятся как подожженные. Дед Мазай и зайцы там, брателла. Ты лучше еще накати.

И сам Коротаев последовал своему совету.

Каким-то чудом я всё же выудил у него ключи, оставив в залог сколько было денег и пообещав вернуть авто через сутки. «Уважаемая» машина оказалась несвежей «Subaru». В салоне пахло дешевым куревом. Из-под лобового стекла с укором смотрел Николай Чудотворец в переливчатом окладе.

Выехал засветло. Бензина в баке почти не было, заправки или не работали, или на них было не пробиться. Вдоль трассы, правда, уже выстроились ушлые мужички с канистрами. В полутьме выходить к ним было боязно, но других вариантов не просматривалось.

– Хоть не ослиная моча? – зачем-то поинтересовался я у заросшего усами дядьки в штанах хаки.

– Не ослиная, – обнадежил тот.

– А какая?

– Хер разберет. Тебе надо или нет?

До Саяногорска было чуть больше 80 км, но обычный часовой маршрут растянулся втрое: по встречке шла колонна снявшихся с мест автохтонов. Старый «Москвич» с привязанной к крыше кроватью, «мерседес» с прицепом детсадовских стульчиков, трактор, на корме которого разместились не то четверо, не то пятеро. Сами не знают, куда собираются отпрыгивать, вспомнил я слова Коротаева.

Дважды меня тормозили менты, спрашивали какую-то аккредитацию, на журналистское удостоверение только кривились. Отдал последние остатки.