Дмитрий Захаров - Средняя Эдда

– Мы как будто на маковом поле, – сказала Настя, – с Элли и компанией. Уснули навсегда.

Фонарь превратился из насекомого в глаз крупного зверя только минут через пятнадцать пути. Даже не фонарь, а два фонаря, подмигивающие друг другу, – желтоватый и белый. Вокруг них, в мерцающих кругах света, жили бабочки и кто-то еще летучий – поменьше. А где-то сразу за границей фонарной зоны поражения примостился дом. Небрежно сложенная хижина, строители которой, казалось, даже не старались придать ей правдоподобие. Они сразу строили муляж.

Когда до цели оставалось всего, быть может, шагов двадцать, нас окликнули на незнакомом языке. Из правой тьмы вышел хозяин, оказавшийся похожим на глиняного идола: маленький, кособокий, один глаз больше другого, синеватая кожа (будто гуашью покрасился, и в некоторых местах она начала смываться), жирные татуировки. Из меньшего глаза вырывалось татуированное пламя, тянувшееся к бритой макушке, из глаз на запястьях катились слёзы. При этом в руках у хозяина был жеваный полиэтиленовый пакет.

Настя шагнула к шаману и протянула ему записку на кхмерском. Ей еще в Красноярске перевел один местный полиглот. Шаман посмотрел на текст и внезапно глубоко, очень по-детски вздохнул.

Нам сказали, что у нас будут разные лодки. То есть не то чтобы сказали, конечно. Дали понять. А еще у каждого должен быть свой провожатый: у Насти – сам шаман, у меня – заместитель. Этот парень – как и его босс, тоже очень кинематографичный, – походил на зомби-баскетболиста, сбежавшего от Тима Бёртона. Лысый, длинный, при ходьбе наклонявшийся вперед. По отдельности они с огнеглазым карликом смотрелись страшновато, но вместе выглядели комическим дуэтом: Бим и Бом.

Сказали раздеться – я остался в шортах, Настя – в красном белье, – и принялись мазать чем-то вроде жирного пластилина. Глиной?

Рисунки различались радикально. По мне шли волны разных цветов, левая рука до локтя стала желто-коричневой, на правой – сохли в беспорядке разбросанные кресты и пятна. У Настьки на лбу появился схематичный череп. Ее тату – змею, обвивавшую левую кисть, и половину собачьей морды на плече – заштриховали красным. И что-то такое изобразили на животе, даже не знаю, как объяснить. Стрелы, растущие из кита? Или это были деревья? Или, может, лестницы?

Разрисовав, нас по одному отправили к реке – на свет еще одного фонаря.

Я шел, раздвигая руками высокий ломкий кустарник – его стебли то и дело оставались в ладонях, – и пытался сообразить, далеко ли река: боялся, что внезапно в нее свалюсь. Однако воды всё не было, да и свет не хотел приближаться.

Это продолжалось так долго, что мне взаправду начало казаться: это никакой не туристический аттракцион – навроде парка с живыми изгородями – а настоящая мокрая кишка тайного перехода. И, если я сверну вправо или влево, то выйду уже не в свою, а в совершенно другую Камбоджу. Или не Камбоджу.

Накатило. Испугался, что потерял Настю. Окрикнул ее – глухо. Бросился напролом, обдирая руки и стирая с них остатки шаманского пластилина. Коридоры. Бесконечные коридоры травы, не ведущие никуда. И свет пропал. Вправо – только остро-отточенные стебли, влево – такая же хищная гнусь.

Я крутился, бежал, бил по траве со всей дури, кричал. Без толку. Всё без толку. Как будто заблудился в лесу. Хотя ну какой здесь лес?!

Гребаные трюки, подумал я, опускаясь на землю, чтобы передохнуть. Надо просто выбрать направление и спокойно идти; я же смотрел карту – смешная совсем территория.

И тут стал слышен плеск воды. Совсем рядом.

Подскочил, сделал буквально шагов двадцать – и вот он, пруд. Две лодки и баскетбольный зомби.

В темноте, только слегка приправленной дальним фонарным светом, я спустился к воде, и с опаской – при попытке поставить на нее ногу лодка уходила вниз – перебрался ближе к носу. Пахло дегтем. Каноэ (я решил называть его именно так) поскрипывало, давая понять, что не случайно кажется хлипким. Я предположил, что тот, кто делал каноэ, быть может, сразу же не рассчитывал на долгий путь. Лодка в один конец, подумал я и засмеялся. Меня поддержал зомби – он тихонечко заухал, давая понять, что мне не показалось: путешествие по Стиксу – это очень весело.

Отсмеявшись, провожатый хлопнул меня по плечу, и в эту же секунду рывком отправил лодку вперед. Мы заскользили из темноты в густую – пожалуй, что такую же вязкую, как пластилин, – тьму.

Какое-то время было слышно, как сзади шлепает по воде веслом Настина лодка, но увидеть ее не удавалось, а окликать казалось теперь чем-то глубоко неприличным. Как будто можно разбудить хозяев.

Интересно, а Настин шаман тоже умеет грести с таким же пугающим проворством? Через пару минут последний звук иссяк – видимо, Настя пошла другим курсом. Стало тихо и пусто, как после выезда из деревни с картинкой. Только сейчас это была темнота не движущаяся, а застывшая. Космическая.

Я оглянулся назад и различил только крохотный клочок берега, выхваченный оставленным фонарем. Намек на последнее человеческое жилище, от которого мы бежали отчаянными взмахами весла.

Возница совершенно внезапно запел: довольно жутко, на двух нотах что-то вроде «ыыы-э, э-ыы».

Пошел дождь. Тяжелые редкие капли били по спине и затылку; я расставил в стороны руки, собирая их еще и ладонями. Лодка временами шаркала обо что-то боком, и тогда вёсельный правил ее влево. Впереди загорелись звёзды, на которые мы и взяли курс. Маленькие и тусклые, даже не звёзды, так – мелкая звездная пыль у самой воды, они были чем-то совершенно невероятным в этой абсолютной песенной тьме. Я даже не сразу сообразил, что они такое.

Возница тронул веслом созвездие – и оно снялось с места, закружилось, стало рассыпаться оранжевыми искрами. Светлячки. Армады светлячков.

Я смотрел на них и думал, что хорошо бы тоже уметь петь, как зомби. Здесь обязательно надо петь. «Вслепую пушка лупит…», – тихонько затянул я и вдруг услышал Настин голос.

Он выводил колыбельную – не было сомнений, что именно колыбельную – на неизвестном мне языке, хоть и не могу поручиться, что на том же самом, что и баллады доброго зомби.

Настина лодка вынырнула слева, воткнувшись в светлячковую галактику, и притерлась бортом к нашей. Настька протянула ко мне руки. Она была продрогшая и счастливая – глаза блестели ярче, чем у кошек в темноте, глиняные рисунки превратилась в многоцветные разводы.

Я накрыл ее пледом, который нашел на полу каноэ, и Настя благодарно ткнулась носом мне в ухо.

– Ты больше не тот, кто был, – прошептала она.

Я подумал: ну да, может быть, она права. Пожалуй, отсюда нельзя вернуться просто так.

На лодки продолжали сыпаться искры светлячков.

– Теперь мы их всех вот так! – И Настька сжала кулак.