Дмитрий Захаров - Средняя Эдда

– Так не бывает, Настя. Эффект подобен изображению эффекта, да? Если бы это работало, в служители карго-культа на две жизни вперед записывались бы.

– Это работает, просто не у всех.

– Неправильные пчёлы делают неправильный мед.

– Вот именно. Просто тот мир, который ты себе придумал, Дмитрий Сергеевич, очень скучный. В моем – всё не так.

Я саркастически фыркнул.

– И что, нам покажут твой дивный мир?

– Мне – обязательно, а тебе – как решишь. Если не захочешь смотреть – я стану шаманом, а ты будешь готовить мне завтраки.

Я был не против.

В Пномпене мы на весь день наняли такси – машину Настя брать отказалась: после обряда все себя чувствуют по-разному, лучше не рисковать. На полчаса позже срока к гостинице подкатила старенькая желтая «тойота» с некрашеной водительской дверью. Шофер-вьетнамец долго жал мне руку, дважды спрашивал про чемоданы, которых у нас не было, старательно выговаривал «Мосгва» и радовался этому слову, как ребенок шоколадке.

Он оказался безостановочным болтуном. Давно, говорил, не с кем было по-английски. С института. Я же только так, для развлечения таксую, а вообще – архитектор. Периодически он вспоминал какое-нибудь английское слово, радостно его выкрикивал и заливисто хохотал, барабаня по рулю руками.

– У вас мало свободы, да? – не ожидая никакого ответа, говорил вьетнамец. – И у нас мало. Но со здешними так и надо, они же не понимают ничего. Им только разреши выборы, так они снова Пол Пота какого-нибудь протащат.

– Совсем не надо свободы?

– Совсем. Или будет как в Малайзии.

– Ой, – удивился я, – а что в Малайзии?

Водитель потрясенно оглянулся на меня, чуть не въехав в лесовоз.

– Как что? Мусульмане!

– Какой милый чувак, – сказал я Насте. – Его бы к нам в телевизор.

Ехали часов пять, без остановок. У нас были бутерброды с морским чертом, но адская рыбина оказалась сухой и безвкусной, вода быстро кончилась. Настя спросила таксующего архитектора, есть ли здесь, где купить еды.

– Нет, – ответил тот, потом чуть подумал и сказал: ну, может, если заехать к дикарям.

Прямо Индиана Джонс.

Свернули выпить чаю. Или что наливают в здешних местах?

Крохотная тайная страна. Хижин, может, пятнадцать. Соломенные крыши, похожие на парик Иосифа Кобзона. Крохотные люди в смешных штанах. То ли мигуны, то ли жевуны. Пялятся на нас как на первых белых в своей жизни. Не может же быть, что в самом деле первых?

Архитектор заговорил с ними, оживленно размахивая руками и пробуя выкатывать глаза.

Нас проводили в большой полупустой сарай, где в одном углу женщины чистили какие-то вроде бы овощи, в другом мужчины перекладывали железки – то ли играя, то ли сооружая некую напольную конструкцию. За большим деревянным столом сидело еще человек пять. Они приветственно закивали, а старик с коричневым блестящим – я подумал, отполированным – лицом взялся о чем-то увлеченно болтать. Настя под эту лекцию выскользнула на улицу.

Принесли коричневую бурду. На вкус – разведенное сгущенное молоко, приторное и жирное. Водитель отхлебнул, скривился и заставил местных поменять нам кружки.

– Всё время обманывают, – пояснил он мне.

Принесли новые. На мой вкус – то же самое, но теперь водитель остался доволен. Подмигивал и мне, и местным, отпивал с причмокиванием.

Вернувшаяся Настя поманила на улицу и меня.

– Пойдем, – говорит, – что покажу.

Прошли метров пятьдесят по чему-то, хлюпающему под ногами. Я старался даже не смотреть. Стена. Когда-то, видимо, здесь была еще одна хижина, но развалилась. Вокруг мусор, грязь, и вдруг прямо по остаткам известки – будто бы мелками нарисованная картина. Три квадратные безглазые фигуры в смертельной схватке. Красная женщина в высоком остром шлеме пронзает копьем гигантскую синюю голову, изрыгающую огонь на белого зверя в чешуйчатых доспехах. Зверь почернел, но длинными острыми когтями всё еще тянется к животу женщины.

Последний танец богов.

Настя провела рукой по краске – влажной из-за недавно прошедших дождей. Ее ладонь моментально впитала цвет погибающей головы. Настя коснулась своего лба, оставив на нем синий крест, а потом макнула вторую ладонь в красный – нарисовать круги на щеках.

Я хотел спросить, что́ это значит, но не стал – таким торжественно-странным показался момент.

Когда вернулись в хижину, местные испуганно заголосили, глядя на Настю. Архитектор выдал короткое презрительное резюме: боятся такого.

– Видишь, – говорю, – ты могла бы стать у них тут местной Изидой.

– А я потом и буду, – отвечает Настя.

За деревней свет кончился. Машина нырнула во внезапно разлившуюся по окрестностям тьму, в которой не было уже ничего: ни домов, ни деревьев, ни встречного света фар других машин. Люди исчезли, звуки исчезли, даже болтливый вьетнамец перестал проповедовать, что-то тихо бормоча себе под нос.

Мы будто бы не ехали, а стояли в гараже. Протяни ладонь – и коснешься стены. Я открыл окно, но рукой тьму отчего-то так и не потрогал.

– Смотри, – сказала Настя, – мы отмокаем в темноте.

У нее были черные-пречерные глаза. И почему-то только одна серебряная сережка.

– Куда делась твоя левая pillar? – спросил я ее. Настя называла их pillars of autumn. Очень любила эти серьги.

– Не знаю, – пожала она плечами, даже не попробовав искать пропажу. Не коснувшись уха. Ей было совсем не интересно.

В какой-то момент я закрыл глаза, и почти сразу же вьетнамец сказал машине «тпру». Мы остановились. Или не остановились, но стало можно выходить.

Снаружи тоже была темень. Мы выгрузились в нее, но ничего не поменялось: было непонятно ни куда идти, ни – главное – как. По смутным очертаниям можно было догадаться, что впереди лес или сад – что-то исполинское шелестело со всех сторон. Я представил себе качающиеся межконтинентальные пальмы.

– Сейчас шагов сто вперед, а потом направо, – подал голос таксист, – ну, там увидите. Вон, на фонарь смотрите.

То, что он назвал фонарем, я поначалу принял за светлячка. Белый моргающий огонек – далеко-далеко.

– Здесь близко совсем, – подбодрил вьетнамец.

Сам он с нами не пошел. Сказал, нельзя. Сказал, подождет. Я не очень поверил и забрал сумку. Если что, будем ночевать во тьме. Это же не та тьма, что у нас в Красноярске, эта – теплая.

Шли как слепые по краю пропасти: держались друг за друга, нащупывали ногой тропу. Раза три всё равно залезали в кустарник – мокрый и липкий.

– Ты заметил, что был дождь? – спросила Настя.

Нет, я не заметил.

Она обняла меня за пояс.

– Может, останемся здесь?

– Не поверишь, сам об этом думаю.

Настя расхохоталось.

Это было так странно – что здесь могут быть какие-то звуки. Я запоздало подумал, что, как ежику в тумане, мне следовало бы испугаться. Но страх отчего-то перестал вырабатываться.