Ян Засурский - Старый шут закон

Бэрнс Боллинг прекрасно понимал, чего добивается обвинение. Им надо положить последние мазки на его портрет, портрет героя в духе вестернов, каким его расписала в том репортаже «Лариат» — не ведающим страха и бьющим без промаха шерифом времен почтовых дилижансов. Прямо с души воротит! Его подмывало испортить им музыку, выложить всему миру (а заодно и своему братцу), как он тогда чертовски сдрейфил и как невероятно ему повезло. Но Бэрнс был не из тех, кто готов выбить себе глаз, лишь бы насолить теще. Его дело — очистить город от вооруженного сброда, раз и навсегда упрятать красных за решетку. Вот и надо держаться этой цели. Разве может он признаться, что от страха у него отшибло память? От него ждут заранее известных ответов на заранее известные вопросы — и поменьше отсебятины.

Дело непростое. Этим юристам болтовня — что свинье лужа. Стоит упустить какую-нибудь мелочь, как Луис Кортес сразу же привяжется, и — изволь возвращаться и подбирать всякую крошку. Даже на секунду не расслабишься.

То, что Луис взялся вести допрос — только лишняя трепка нервов. Он так плохо говорит по-английски, что не знаешь, чего и ждать — того и гляди, ляпнет ненароком грязное словечко или спросит совсем не то, что имел в виду. Вот и ворочай мозгами за двоих. Но лучше уж Луис, чем Бен Мэллон; с самого начала Бэрнс дал им понять, что не желает, чтоб его допрашивал Мэллон; и Бен надо отдать ему должное, сидит тихо и не лезет. А будь его воля, он бы им всем предпочел главного прокурора Соумса, хотя и поговаривают, что Соумс готов его в порошок стереть — боится, как бы республиканцы не выдвинули Бэрнса вместо него кандидатом в губернаторы. Смех — да и только! На черта Бэрнсу это губернаторство — хоть бы его даже поднесли на золотом блюдечке; он бы и от шерифской звезды с радостью отказался…

Сукин ты сын! Снова отвлекся… забыл объяснить, почему Гилли повел Арсе через черный ход. Черт, ни одного слова не дадут выпустить. Не успокоятся, пока душу не вытрясут.

Кортес.Секундочку, мистер Боллинг. Вы сказали, что шериф Маккелвей решил увести арестованного переулком через черный ход. Почему через черный ход — вы не знаете?

Боллинг.Потому что у главного столпился народ, а мы хотели избежать осложнений.

Кортес.Хотели избежать осложнений? Я понял. Продолжайте.

Боллинг.Но только заключенный услышал, куда его ведут, как подал сигнал…

Кортес.Секундочку. Вы сказали — подал сигнал. Какой сигнал? Может быть, покажете?

Боллинг.Вот такой. Шериф Маккелвей держал его за левую руку, поэтому он махнул правой.

Кортес.Я понял. Запишите в протокол: свидетель поднял правую руку и сделал знак «идите сюда»…

Защитники, протестуя, немедленно встали. Судья Бек не стал дожидаться, пока они изложат свои основания.

Судья.Возражение принимается. Мистер Кортес, не интерпретируйте, пожалуйста, жесты свидетеля. Просто опишите их.

Кортес.Хорошо, ваша честь. Свидетель поднял правую руку и махнул ею назад… показал ею назад. Вы согласны, мистер Боллинг?

Боллинг.Совершенно верно — указал на заднюю дверь.

Кортес.Что случилось потом?

Боллинг.Потом толпа побежала. Кругом здания, в переулок.

Кортес.А что делали вы?

Боллинг.Когда я увидел, что Арсе машет, я заставил его опустить руку. Затем шериф Маккелвей, Фоунер и Паттерсон повели его к запасному выходу, а я задержался в зале — надо было сказать начальнику полиции Ларсену и полицейскому Сешенсу, чтобы загородили окно и входную дверь. А затем пошел вслед за шерифом.

Кортес.Пошли к черному ходу — я правильно понял?

Боллинг.Совершенно правильно. Когда я к ним подошел, они стояли у двери и, похоже, не знали, на что решиться. Сторож Ландавасо смотрел в это время в дверной глазок. Я тоже заглянул и увидел бегущую к нам толпу — большинство бежало со стороны Десятой улицы, но кое-кто — и от Девятой. Столпились перед дверью и стоят полукругом.

Кортес.А потом что?

Боллинг.Потом шериф Маккелвей смотрит на меня и спрашивает: «Что будем делать?» А Паттерсон говорит: «Выведем его на улицу». Тогда шериф сказал: «Ладно, пошли». Сторож отпер дверь, и мы вышли в переулок.

Отто Балзер впервые начисто забыл о Милли Спид, настолько его внимание было поглощено этим седеющим мужчиной в свидетельском кресле. Когда повествование подошло к кульминации, зрители замерли и только тянули шеи; тишину нарушали лишь редкие покашливания. Боллинг умолк, склонил голову и пальцами правой руки погладил лоб, как будто хотел унять страшную головную боль, затем потер мешки под глазами. Казалось, он силится не упустить ни одной подробности трагической гибели старого друга, а эти показания — самое тяжелое испытание за всю его жизнь.

Впечатление он производил неплохое — честного человека, который собирается с духом, чтобы рассказать правду, какой бы горькой и неприглядной она ни была. Одно из двух — либо он и впрямь честный малый, либо настолько отпетый мерзавец, что и сам уже не замечает собственной подлости. Есть ли способ раскусить такого человека?

Отто прижал губы к волосам Миллисент и прошептал:

— Как, по-твоему, жена его любит?

Милли вздрогнула, словно очнувшись от глубокого раздумья. Ответила она, правда, без всякого промедления:

— А как же. Жена ведь — его лучшая половина. Вот она и убедила его, что он всегда прав.

Отто вытянул губы трубочкой и кивнул. Девочка смотрит в корень. Может, как раз потому из него, из Отто, и вышел беспутный шалопай. Не нашел женщины, для которой он всегда бы был прав. Для Либби, черт ее дери, что бы он ни делал — все казалось плохим. Не столько жила с ним, сколько играла в семью, а стоило ему заявить о своих правах мужа, как сразу оказывалось, что он «испорченный тип» и нарочно делает все наперекор. Сам себе начинал казаться похотливым козлом.

Бедняжечка Либби! Раньше или позже это должно было случиться: вдруг у нее объявилась какая-то хроническая болезнь — чистейшее притворство, он сразу же догадался, едва услышал, что доктор прописал ей воздержание. Вот он и махнул на все рукой. Она тогда принялась разыгрывать роль заброшенной больной жены, а он — роль городского волокиты.

Доказала все-таки, что была права.

Это была уже его третья неудачная попытка создать семью, и он совсем потерял в себя веру. Потому и развода не стал добиваться. Принялся крутить любовь со всякими залетными пташками — женами, приезжающими на курорт, чтобы отомстить согрешившим мужьям, интеллектуальными старыми девами, рассчитывающими избавиться и от невинности, и от стыдливости, начинающими художницами, которые мечтали заполучить лауреата премии Карнеги. Порой Отто бесила снисходительность, с которой Либби относилась к его «галантным похождениям». Она прекрасно знала, что он от них первый и страдает. Ей вон весь город сочувствует, а с ним ни одна собака знаться не хочет, только злобно косятся и презирают. И друзей никого — один как перст.