Ян Засурский - Старый шут закон

Зал, О’Брайен и Доннеджер! Каждая собака знает, что это его ребята, — вот она, власяница. Правда, они в то же время и ребята Джейка — прямо находка для всяких святош и либералов. Ведь эта троица у него на жалованье еще с тех пор, как он заплатил за их первых девок на Дайемонд-стрит; он вертел ими как заблагорассудится, словно купил с потрохами, объяснил, что к чему, научил уму-разуму, людьми их сделал. Да у них в кармане без Бэтта и гроша ломаного не было бы.

Само собой, Лу постарше. Этот еще одумается. Ему же лучше будет. Не стоит доводить Лу до точки, опасно. Самому-то Бэтту плевать, что одна религия, что другая, но, как ни крути, а коли парень из своей веры переметнулся, как Лу это сделал, он и тебя продаст, если припрет. Так что не маши зря кулаками, Бэтт. Пусть он малость поостынет.

А те двое — не проблема. Зелены еще, необъезженны, но преданны. Проучить их хорошенько, и все тут. Зла на тебя держать не станут. Сами понимают, каких дров наломали. Добро бы еще не знали, как Бэрнс смотрит на пьянство в служебные часы. После смерти Гилли, не успел еще Бэрнс влезть в шерифские сапоги, а Бэтт уже специально предупредил — никаких фокусов! Заварите кашу, а кто расхлебывать будет? Бэрнс? Черта с два! Ваш дядюшка Бэтт — вот кто!

Неужто трудно понять? Так нет, наплевали они на твои слова, мимо ушей пропустили. Вот и выдери их, словно родных сынов. Да так, чтобы по гроб запомнили.

Сыновей Бэтт всегда наказывал сам. Эгги, та их и пальцем не трогала. Боялась, что любить перестанут. Начнут, мол, ненавидеть. Ну и что с того? На здоровье! На хрена ему их любовь? А вот уважать будут.

Хорошо еще, что у него дочерей нет. С девчонками тяжелей. Моргнуть не успеешь — а уже сам стал бабой. Любовь им подавай! Сколько раз он из-за этого цапался с Эгги. Да и с другими женщинами тоже. Любовь? Пожалуйста! Сколько угодно! Ему от них одно надо, а там пусть кто другой заговаривает им зубы, всякие там птиченьки-рыбоньки, дусики-пусики, кисаньки-шмисаньки, ладушки-задушки. Все это сюсюканье — не для него. Женщина должна знать свое место. Понимать, кто хозяин. Эгги, та понимает, что ему надо. Или воображает, что понимает. Бэтт потому стал таким, говорит она, что детство было трудное. Никто его не любил, вот и он никого не любит. Большинство мальчишек, мол, пробивают себе дорогу обоими кулачками, в одном кулачке — любовь, в другом — страх. Не угрозами, так лаской, а свое выклянчат. А ему, мол, пришлось прокладывать себе путь одной рукой, другая за спиной была привязана — да-да, та самая растреклятая — ладушки-задушки — рученька, которой клянчат.

Мура, конечно, а с другой стороны, так оно и есть, и он всегда этим гордился. В жизни ни у кого не выпрашивал любви, хотя, в общем-то — если не считать Эгги с ребятишками, — и не у кого было выпрашивать. А все же он добился, чего хотел. Он — мужчина, а не тряпка, черт их подери! И если кто еще этого не знает, так узнает — когда он умрет.

Бэтт искренне верил, что только в свой смертный час человек способен доказать, что был настоящим мужчиной. Ему и думать было противно, какой жалкой смертью подыхает большинство мужчин — в ночных рубашках, в постелях, трясутся, скулят, блюют, слюни пускают, корчатся, цепляются ослабевшими пальцами за простыню — сущие бабы. Даже когда они перед смертью на ногах стоят, тоже ничуть не лучше — шмякнется такой без борьбы на землю, словно студень, и готов — одна слякоть без костей! Не люди, а призраки: чуть солнце взошло — и растаяли… Нет чтобы землю зубами грызть, куда там… Взять, к примеру, Гилли Маккелвея в том переулке. Жалкий такой, даже не пикнул, пальцем не шевельнул, околел как бродячий пес, а ведь под рукой был заряженный пистолет…

Гилли! На его, Бэтта, исконном месте! Вот уж действительно от телеги пятое колесо, дырка от бублика. Такой был тихоня, никто его и не замечал. Слизняк, простого приказа толком отдать не умел. Ну, скажи, как человек: «Бэтт, бери двух ребят и валяй туда-то», так нет, сначала будет откашливаться — чисто гусыня гогочет, — затем улыбнется так жалостливо, словно боится в душе, что ты ему сейчас пинка в зад влепишь и он вылетит к чертовой матери за границу своего округа, и, наконец, просюсюкает, будто бабешку замуж уламывает: «Я хочу попросить вас, Бэтт, сделать то-то и то-то, ладно?» Хочет попросить — со смеху подохнуть можно!

А ведь с тех пор, как Гилли выбрали вместо тебя, все кругом так и ждали, когда ты его прикончишь. Дудки! Гилли со всеми потрохами не стоил тех денег, что надо потратить на пулю. Презирал ты его, это верно, но не больше… разве что кроме того случая в прошлом году, когда толпа смуглорылых голодранцев затеяла поход на продовольственный склад. Заводилой у них был этот трепач Вудро Вильсон Лусеро, который воображает себя ничуть не хуже белого, потому, видите ли, что вышел из протестантского приюта и умеет отпускать шуточки на американский манер.

В организации помощи безработным случилась как раз заминка с мясными пайками, и Лусеро отправился с бандой таких же, как он, дармоедов громить склад, а мисс Эверслив в панике позвонила шерифу. Гилли примчался к складу как на пожар и что же, по-вашему, сделал? Ткнул Лусеро пушкой в живот? Огрел подонка рукояткой по башке и спросил, кого еще угостить? И вообще хоть что-нибудь сделал? Сделал, это уж точно: распахнул перед ними чертов склад, чтоб ему сгореть! Пригласил красных ублюдков внутрь — пусть сами убедятся, как плохо с продуктами, — да еще уговаривал их — сдохнуть можно! — уговаривал, что с мясом надо дотянуть до конца месяца.

А ты стой в самой гуще этих мерзавцев, которые пихают тебя со всех сторон, и с пистолетом наготове присматривай за Лусеро — так, на всякий пожарный. Лусеро балагурит вовсю, что, мол, хорошо бы на пустые крюки развесить помощников шерифа, вот и выйдет пополнение мясным запасам; ну тут, конечно, ты вскипаешь — не так на Лусеро, как на Гилли, что он позволяет себе в глаза плевать. Делаешь шаг вперед и упираешься стволом прямо Лусеро в спину, а тот строит из себя дурочку — подпрыгивает на месте и пищит: «Ой, кто это ткнул меня своим длинным носом прямо в задницу?» А кому не известно, у кого длинный нос? Ну, всех их прямо-таки корежит со смеху, и добро бы, смеялась одна смуглая шваль, так нет, и Бэрнс с ними… Бэрнс первый, за ним Фоунер и под конец Гилли… Ха-ха-ха, здорово же над тобой пошутили!

Ладно, сейчас он, Бэтт, заткнет им глотки; и вот он разворачивает Лусеро к себе, упирает ему дуло в пупок и просит повторить еще раз… и хе-хе-хе, этим подонкам уже не до смеха; вся эта сволочная публика, набившаяся в этот сволочной сарай, сразу делается тише воды, ниже травы, а на Бэрнсе со страху лица нет. Но тут Гилли трюхает к Бэтту и говорит, спокойно так говорит: «Ладно, Бэтт, хватит» — и отводит рукой ствол в потолок. «Спокойно», — говорит Гилли, а Лусеро тут же делает вид, что смерть как перепугался, и спрашивает: «Шериф, а дышать теперь можно?» Но Гилли как рявкнет на него: «Заткнись! Хватит — пошутил уже». Тот и заткнулся. Но что ни говори, а обсмеяли-то его, Бэтта. А стоит этим мерзавцам почувствовать, будто нашлась управа на Бэтта Боллинга, так они уже воображают, что им и убийство с рук сойдет.