Юлия Кокошко - За мной следят дым и песок

Посему Причастный № 1001 отмел ординарность предпринятых операций, отбраковал взгляд на И. Л. из ограниченного окна, кропленного осадками или пулями, клювами, заплесканного флагами, помидорами и мельканием перемен, отверг видение из утлой минуты и для оценки незаурядной деятельности представил — два ряда степеней: державная, великолепная, неотразимая и благотворящая , а также: дутая, тщеславная, абсурдная, зудящая ( дым посулов, песок растоптанных надежд), и был почти уверен, что Интересное Лицо рыцарственно отринуло и те, и эти — или оставило в вытянутом персте от себя.

По некотором занесении песком аркбутана и сандриков упомянутого познания, или по заволакивании дымом модильонов и капотиров сооружения в изгнании, или по увлечении паутиной — вимпергов и люкарн, нарезанных в храме вне стен, и по крупным не то дионисиям, не то лемуриям Причастный № 1001 и Ставший Спутником внезапно решили навестить Интересное Лицо, вероятно, чтобы удостоверить для себя и впоследствии для нас — факт знакомства, а заодно снять кальку с начертания города, где бы ни числился — в дневниковых записках, далее — мемуарных, в недоизгладившихся картах или только в большом сердце Интересного Лица, но не менее допустимо, что неизвестный город вдруг сам позвал их к себе, как великая поэма на воздушной подушке, спасая свой блеск — от светил или от бегущих по полю костров травы, выручая чистый звук — от гомона и иерихона, поднимающихся с вод и с камней, и шаривари вихляющего на полозьях корней леса, в общем, заскучав — без регистрации, вожделеет — простереться на ложе бумаги, надеть эсмеральды букв и присматривает — владельца белейшей, рисовой, лучше несгораемой, смотрит — переносчика и переплетчика, обещая стать ему второй верной женой, в непредвиденном случае — неверной, но укачать в апогее или в гуле… как дальние поляны зовут к себе местных аграриев, чтоб опылили — маком и коноплей, табаком и сирийской рутой, или раструсили пейотный кактус… Итого: герои ощутили — сейчас не время отсиживаться дома.

Перебирая стрясшееся, то есть перетрясая осуществленное путешествие, Причастный № 1001 , в очках «Пещеры без сокровищ», держался воззрений, что автобаны, фривеи, тракты, и променады, и вальсы цветов непоправимо отлеплялись от стрелы путешествующих: так, выпотрошив погоню, сорвался в волчью яму июнь, и цеплявшийся куда дольше июль был задушен арьергардом, а после потерялся из виду — целый август! Пейзаж багровел и садился, сворачивал свои воды — в звон, а краски в пар. Деревья, известные приношениями чудесных плодов, опрощались до диаграммы, до сетки намерений, а полную их версию намекали — туманности, набранные пунцово-ягодным бисером, они же — секции плоти, итого: приступали к приношению — сухофруктов, урожденных уже с гримасами. Вагоны бросало в озноб, и с новыми километрами непристойно набелялись — снаружи, а после изнутри: двери и окна, налитые дюшесами вечерних прохлад, твердели в размахе — не возвращаться в родной косяк, в домашний переплет, и в них со свистом и гиком валилась непрошеная иная компания — побелка, поземка, пурга . Поезд слабел, ронял кое-какие узлы — скорости или компрессор, индуктор, мульду, или трансмиссию, дозиметр и выматывающий ленту пути барабан, но кто оспорит, что главное — не выронить честь, а весь гудок вряд ли столь же необратим?

Ослепивший морозные окна дворец, растущий в горловине путей — железных и шелковых, ледяных и скользких, благих и кичливых, голосующий всякому страннику, паломнику, скитальцу, номаду и беженцу — птичниками огней и новыми братьями, идущими на путешествия — стенка на стенку, и кентавры его, отличенные бляхой сил и готовые — взвить чужие котомки и посохи, перебросить, выжать, вычистить, и скамьи запасных кочевников, партеры, арены, выгоны, и шкворчанье информационных табло, сменяющих правды малого человека: встречи, отходы, поминовения, и стрекот билетных касс, сыплющих проездные и входные — на платформу, на плацкарту, и вступительные в постель, и бравые радиоголоса, зовущие на нескольких неразборчивых языках — в отходящий через минуту состав, и дешифровщики, толкователи воли богов, и самозванцы, и закусочные под розой жареной птицы, курящейся фаворитки двора, и веселые свободные магазины, сбывающие несвободы от тех и этих вещей, и прочие горящие и не сгорающие радости были, по-видимому, внесены — в иллюминаторы других тормозящих у тверди транспортов.

Хотя на перроне, куда прибыли Причастный № 1001 и Ставший Спутником , как ни странно, единственные, кто пожелал оставить поезд, кто сверзлись со сросшихся в покатую рыбу ступеней, ссыпались с балкера и завалились с кабестана, тоже отыскалось сверкающее — например, несомненная предтеча популярных отелей из чистого льда: забранный в латы мерцания необитаемый зал — не то трехходовка, не то трехшаговка, допустимы — глубоко законспирированная организация и символ, внятный — не профанам, но посвященным в духовные и в платонические путешествия, чтоб не перекатывать несметные слагаемые своей натуры, и не менее вероятна созданная какой-нибудь партией пилигримов спящая ячейка вокзала. Перейдя необитаемый сон которой — или, напротив, углубившись в него, причастные торжественно вступили в город.

Шагающие и мчащиеся проспекты, закупоренные и трубящие, в чьих зауженных на вечернее солнце кварталах пять бегущих отроков рассыпались в цепь — и, насвистывая, футболят друг другу золотой мяч, и никаких надежд — обогнать их, потому что скачущий золотит все передышки… эти торпедирующие, догоняющие неизлечимые эспланады скорее относятся к населенным пунктам, разбитым в судьбе Причастного № 1001 , а может, и Спутника — прежде и позже и, жертвуя своей царственностью и прямизной, не говоря уже — любовью, пристрастием, влечением к отечеству не только в идеалах и песнях, но и в сдувших музыку и ответственность отеческих тупиках, тоже решительно огибают сутки, снискавшие наименование «Экспедиция к другу», точнее, одетые мраком…

Зато на черном жнивье полночи, впрочем, перекопанном на антистрофу, колыхались равнинные белые флаги, или синие, палевые, фиолетовые спешно сощелкивали глазки и отсверки, ссыпали сребреники, сгоняли поражение и бесхарактерность. Пресуществлялась страна авральной зимы, шло сотворение, шелестящее возведение, формирование, фабрикование, и созидали из высоты, добрейшие горних радиальных беспокоились о покинутых — и вносили кроткую лепту, кто-то сбрасывал сахарок — самый нерастворимый и неразменный, и щепотку муки, и крахмала, и соли, или мела — почти пригоршню, правда, худую, и крошили пышный бублик и батон ваты из давно прошедших, зато двойных окон, и заодно крошили — любимую фарфоровую чашку, и с тех же благословенных, но помутившихся тюлей состригали ветерок кружев, и сдували пену с закатного облака, дробили сердечную таблетку и капали восковую свечу или оловянное колечко, и обшитую муслином пуговку с выходного платья, и наперсток — и краба с фуражки, а еще — искрометную брошечку и свою дорогую белую косточку, и присыпали лепестками засохшей розы из карманов счастья, и розовой пудрой, и пуховочкой, кстати… и из прорех векового пальто летели драгоценный гагачий пух и попутные драже нафталин , но кто-то жертвовал целую скомканную записочку и совсем развеявшуюся вещь — перочистку и, забывшись, мечтал, что из этой выйдут реять бабочки… А может, неслыханная щедрость всем только снилась, поскольку дарованные богатства, похоже, не имели веса, ибо сливались в неразборчивое и односложное — в чистоту исполнения, и казалось — низвергался глухой, монологический снег и пикировало лиловое и лилейное свечение.