Йозеф Пушкаш - Четвертое измерение

Игра у него уже не шла, и тренер «Локомотива», заслуженный игрок международного класса, пригласил его к себе для разговора.

— Мы вытащили тебя из медвежьего угла не затем, чтобы ты много воображал о себе да бездельничал. Пора бы и старание показать.

— Я стараюсь, — проговорил Грицко, уставившись в пол.

Тренер отечески похлопал его по плечу.

— Я понимаю — в столице свои соблазны. Но тебе придется отказаться от всего, что мешает хорошей игре, ясно?

— Ясно, — буркнул Грицко.

— Подумать только, из-за бабы!.. — отеческим тоном продолжал тренер. — Да ты с ней потверже — и все будет о’кей! А еще постарайся завоевать симпатии зрителей и журналистов, небось дело сразу пойдет на лад!

А у Грицко невзгод прибавилось — дома начались нелады с матерью. В чужом городе ей недоставало словоохотливых соседок, и сыновнее равнодушие всякий раз задевало ее.

— Это куда же ты снова собрался-то? Для кого я старалась, ужин варила? Право слово… будто зверь какой! Никогда не поговоришь толком, ничего не объяснишь… Нету в тебе ни капельки жалости! Вот погоди ужо, не век мне с тобой цацкаться!

Во время более продолжительных словоизлияний на глазах у матери выступали слезы, и, предчувствуя такой конец, Грицко старался удрать поскорее, не дослушав ее жалоб и сетований. Сочувствия он не испытывал — на его взгляд, матери жилось не так уж скверно, коли доставало сил на бесконечные сетования, когда она жалела одну себя.

— Ладно, ладно, мам, мне сейчас не до того…

Заниматься он мог чем-нибудь одним, а чтоб делать несколько дел сразу — нет, этого он не умел.

Случай столкнул его с официанточкой в вестибюле кинотеатра «Прогресс». Покупая билет, он вдруг неподалеку заметил ее — у доски, где вывешивались анонсы; она была в широких бирюзовых «бананах» и облегающей желтой блузке. Девушка только что очистила грейпфрут, разделила его пополам и протянула половинку высокому худощавому пареньку в очках с модной металлической оправой. Потом обняла его, и они, прижавшись друг к дружке, вместе вошли в темный зал кинотеатра. При виде этого у Грицко судорогой свело горло, и его просиявшая было душа мгновенно погрузилась во мрак безнадежности.

Лишь дальнейший ход событий вернул ему уверенность в себе и толкнул на решительный шаг. В матче, передававшемся по телевидению, он забил в ворота противника шестнадцатиметровый победный гол. По окончании встречи телекомментатор высоко оценил его действия, ему улыбался тренер, а болельщики на улицах кивали как знакомому. На следующий день после матча он поспешил в Мадьярский ресторан. В ушах его звенел восхищенный рев трибун, восторгавшихся классно забитым голом, и он нарочно вспоминал о нем, чтобы еще и еще пережить упоение успехом и набраться решимости… И не было ничего удивительного, что, отважившись наконец обратиться к прекрасной подавальщице, он спросил:

— Вы футболом не интересуетесь?

— Вот уж нет. — Официантка состроила насмешливую гримаску и положила счет на столик Грицко.

— А вчера передачу по телевизору не смотрели? — не позволил сбить себя с толку Грицко.

— Нет, не смотрела, — вновь отрицательно ответила девушка, потом решительно сунула карандаш и блокнотик в карман фартучка и ушла на кухню.

Немного погодя Грицко подозвал ее снова.

— Простите, — упрямо гнул он свое, — но если вы заинтересуетесь, я мог бы предложить билеты… то есть, я сам играю…

— Нет, — не повышая тона, отказалась девушка, — футбол меня совсем не интересует.

Грицко машинально проглотил куски свинины, запив ледяной кока-колой, и, оцепенев, сидел без движения. Подавальщица долго не обращала на него внимания; болтая со своей напарницей постарше, она кокетливо смеялась гортанным смехом. На мгновенье Грицко показалось, будто она смеется над ним, и тут он вдруг ощутил резкую боль в животе. Вернувшись наконец в зал, девушка принялась привычно собирать тарелки.

— Было очень вкусно, — проговорил он тихо. Она промолчала, и он добавил: — У вас мне всегда все очень нравится.

Девушка вздохнула, и Грицко почувствовал в этом вздохе усталость и скуку. Бездонные серые очи остановились на нем, и в тот же миг в голове у него мелькнуло: «Она все поняла!»

Не сводя с него взгляда, упершись рукой в бок, девушка медленно проговорила:

— Позавчера я подала вам испорченный шницель.

Грицко хотел было сказать, что ничего такого не заметил, но вдруг понял ее намек и замер, беззвучно раскрыв рот.

— Надо внимательнее смотреть на то, что вам подают. Вам не было плохо?

Выражение лица у девушки было откровенно вызывающим и дерзким. Гордо отвернувшись, она подняла тарелки над головой и прошествовала за декоративную стену. Грицко закрыл рот.

С тех пор его мастерство странным образом пошло на убыль. Не помогали ни увещевания тренера, ни расспросы, ни советы, ни наказания. Несколько месяцев спустя его перевели со скамьи запасных в дублирующий состав, а новый сезон «Темный» — Грицко начал в знакомом-презнакомом провинциальном клубе. «Зарыл талант в землю. Бывает», — рассудили болельщики.

Диктор местного радиовещания позаботился о том, чтобы представить Грицко в лучшем виде и настроить болельщиков в его пользу.

— В этом сезоне наши ребята поставили перед собой высокую цель — бороться за участие в высшей лиге. И помочь им в этой борьбе решил Милан Грицко, он вернулся к нам, чтобы оказать поддержку коллективу, воспитавшему его…

Зрители захлопали, а со стоячих мест послышались возгласы:

— Темный!!!

— Только честно, Грицко!

— Покажи им, Темный!..

Раздался, однако, и трезвый, скептический голос:

— Если бы он играл, как прежде, так бы его и отпустили!

Грицко сидел на скамейке под главной трибуной; опершись руками о колени, он разглядывал свои ноги в огромных, почти совсем новых бутсах. Чистенький тренер с круглой плешью на затылке наклонился к нему:

— Похоже, они приставят к тебе Грешака, но ты на провокации не поддавайся.

Грицко хмуро кивнул и на какое-то время отключился, не слыша ни выкриков зрителей, ни объявления о составе команд, ни наставлений тренера, который все еще что-то упорно пытался ему внушить.

Все это он испытал уже много раз, а вот недавним и новым было сознание того, что ему уже не играть, как прежде, и чем дальше, тем будет все хуже и хуже. Однако с той же отчетливостью он сознавал, что добровольно не сдастся — не зря ведь его прозвали «Темный»; он и был темным, замкнутым, ослепленным, как разъяренный бык.

Над футбольным полем носился запах бабьего лета и аромат прогретой солнцем праздничной одежды. Грицко, с наслаждением вдыхая родной воздух, не спеша разминался около среднего круга, потом вскочил, встряхнул головой, так что пряди волос упали на лоб, и тяжело побежал к боковой линии.