АlshBetta - Золотая рыбка [СИ]

От таких мыслей просыпается дрожь, но та же самая дрожь не бодрствует и на улице, где темно, холодно и страшно. Мне некуда идти — сегодня точно. И в таком виде, без денег и документов, меня вполне могут еще и арестовать. А это за такой насыщенный день было бы уже слишком много.

Поэтому, приняв довод сознание, что дома все же безопаснее, нежели на улице, я соглашаюсь подняться к нашей квартире. Не знаю, нашей ли уже…, но все же квартире. Со светом, горячей водой и окнами, спасающими от пронизывающего ветра.

В конце концов, если Эдвард еще раз на меня замахнется я… вызову полицию. Или схвачу кошелек и уже тогда убегу. Но точно не стану терпеть. О нет, я не стану.

Как ни странно, все, что есть в моем плаще — ключи. Я собираюсь ими воспользоваться, чтобы хоть как-то показать, что все еще живу в этом доме, но это оказывается лишним. Дверь открыта — никто не потрудился ее закрыть.

Второй раз за чересчур долгий вечер я переступаю порог квартиры, находя глазами плащ мужа, его черные вычищенные туфли и мобильник, сиротливо лежащий на тумбочке в прихожей. Похоже, он тоже ему больше не нужен.

Я скидываю пальто, медленно снимая обувь. Не убираю, оставляю на видном месте на случай, если надо будет снова уйти. И только затем, сделав глубокий вдох, прохожу в квартиру. Слез у меня больше не осталось, руки больше не болят. Как никогда велико ощущение, что не Эдвард, доведший меня до этого, а я сама — каменная. На сто двадцать процентов.

Первое, что чувствуется в доме — странный запах. Горьковато-сладкий, с примесью горелых корочек, аромат. Он переплетается с алкоголем, но не теряется, не растворяется в нем. И раздражает рецепторы почище, нежели сладкая картошка, которую я готовила на обед вчера. Убийственный запах.

Нахмурившись, я иду сразу же на кухню. Не знаю, с чего бы вдруг Эдварду браться за кулинарные шедевры, но комком свернувшееся в животе плохое предчувствие пересиливает и обиду, и злобу, и все остальное. В конце концов, этого человека я люблю. И в конце концов, пока еще он мой муж.

В тишине пентхауса постепенно начинают появляться звуки. Вернее, один звук — всхлипы, то и дело скатывающиеся до негромких рыданий. И они, судя по тембру, мужские.

Я оглядываю кухню на предмет зоны бедствий. Стаканы так и лежат в разбитом виде, виски так и текут по тумбочке, а моя шарлотка, наверняка вместившая в себя парочку осколков, ждет своего часа возле вытяжки. Однако кое-что все же изменилось: посуда. На плите стояла посуда, а теперь она безбожно скинута. Сохранила свое местоположение лишь кастрюля с мясом, прикрытая крышкой — она дальше всех. Остальная же утварь нашла приют на тумбочке, полу и холодильнике. С явственным нетерпением кто-то освобождал конфорку…

Я подхожу ближе, стараясь дышать ровнее, пока страшные мысли заполоняют голову. Поселяются в ней. Хорошо, что плита не газовая… нельзя списать все на желание покончить с земным бытием.

Но картинка по центру самой большой из электрических конфорок, все еще, к слову, горячей, отнюдь не придает оптимизма. Словно бы отпечаток… словно бы что-то живое… подгорелое, а прежде живое. Панель грязная от жирности… пальцев?

Я замираю, как громом пораженная. Дав себе секунду на то, чтобы свести факты — отпечаток, запах и конфорку — воедино, чувствую возвращение знакомой дрожи.

О нет…

Кое-как перепрыгнув через разбитые стаканы и лужу виски, игнорируя и аромат, выедающий легкие, бегу на то и дело затихающий звук всхлипов. В гостиную. К дивану. За загородку, созданную телевизором. К креслу, вместившему на себя три желтых подушки, дарящие мне прежде оптимизм.

Эдвард здесь.

Он вздергивает голову, увидев меня, а глаза, как когда-то мои собственные, распахиваются. Он вздрагивает, будто своим появлением я его ударила, и едва не падает с кресла. Красные ободки глаз, намокшие ресницы и лицо, скованное от слез — все, что вижу, прежде чем обратиться к своей цели. Сконцентрироваться на ней.

— Покажи мне немедленно, — дрожащим голосом велю, откидывая ногой подушки на полу и присаживаясь рядом с креслом, — сейчас же. Быстрее.

От неожиданности от моих цепких пальцев муж не успевает даже увернуться.

Я хватаю его ладонь, лежащую не слишком естественно, и обвиваю обеими руками.

Вот и все…

Кожа вспухла, видны пузыри, линии жизни, любви и здоровья окрасились темно-бордовым, почти скрывшись под ожогами, а ранки слева и справа от запястья очень красноречивы.

Он. Сжег. Себе. Руку.

— Что же ты делаешь?.. — мигом севшим голосом шепчу я, посмотрев на него как впервые.

Оливы все так же ледяные. Ни движения.

Черт.

— Сиди здесь. Не смей даже вставать, слышишь меня? Я предупредила, — вскакиваю со своего места, тем же быстрым шагом направляясь обратно на кухню. Аптечка.

Большая зеленая коробка. Скорее. Это же адская боль, Боже мой…

Когда я возвращаюсь к Эдварду, он так и не убирает с моих глаз ладонь. Мне начинает казаться, что он в прострации или застыл в пространстве. Все, что может — смотреть на меня. И так же тихо плакать.

— Ты охлаждал его? Под водой?

Кивок.

— Хорошо… — но хорошего мало. Вряд ли боль от этого намного уменьшилась.

— Я искал тебя… — шепчет он.

Правда? Мое сердце, по-моему, пропускает один удар.

— Я была далеко, — и за это поплатилась…

Эдвард опускает голову, признав поражение.

Раскрутив колпачок принесенного бепантена, выдавливаю немного белого крема на пальцы — те пару секунд, что заняло мытье рук, кажется, длились вечность.

Эдвард редко вздыхает, когда я касаюсь кремом поврежденной кожи. В пространство проскальзывает его тихонький всхлип.

— Потерпи, — умоляюще прошу, стараясь прикасаться как можно аккуратнее, — если не намазать, будет только хуже.

Интересно…, а я-то наивно считала, что вышла замуж за взрослого человека. Палить руки о плиту… это надо додуматься. Глупый какой!..

Мои были утихнувшие, забытые слезы с завидной скоростью восстанавливают утраченные позиции.

— Сильнее, — вдруг просит Каллен. Мои пальцы сами собой останавливаются, а голова поднимается, чтобы найти его глаза. Чтобы понять, что просит.

— Что?..

Его губы немного подрагивают, но в большей степени на лице убежденность в собственной правоте и решительность. Даже алкогольная маска теряется.

— Сделай мне так же больно, как и я тебе, Белла. Пожалуйста.

Он меня сегодня доведет. Я едва не роняю колпачок от крема, зажатый в другой руке.

— Помолчи, пожалуйста, — мотнув головой, оцениваю оставшийся объем работы, — у меня еще есть, что тебе сказать…

Эдвард действительно замолкает — на секунду.

А потом внезапно дергает пальцами, вынуждая мои прижаться к ране почти полностью. Поперек крема.