АlshBetta - Золотая рыбка [СИ]

Мужчина со вздохом кладет ладонь мне на затылок, а второй перехватывает мою руку с кольцом. Скрепляет наши прежде данные клятвы снова.

— Аэропорт.

Такси двигается с места, оставляя дом позади.

Я пытаюсь сдержать слезы, но выходит скверно. Сама перспектива расставания с Эдвардом — наверное, самое ужасное, что может ждать. Я могу справиться с чем угодно, я могу, думаю, что угодно пережить, только мне нужен он… а он рядом быть не может… не хочет?

Мою веру шатает из крайности в крайность.

— Не надо, маленькая, — Каллен с обожанием, с отцовской лаской, которой я в нем раньше не замечала, вытирает парочку моих слезинок, — это того не стоит.

— Мне страшно.

— Мне тоже, — не утаивает он, — но это нужно просто пережить. Я же говорил тебе, как быстро все кончится.

— Ты не можешь быть уверен.

— А я уверен в самом главном для меня, — он трется носом о мой, предварительно поцеловав лоб, — что ты будешь жива и здорова, в безопасности. Думаешь, я хочу чего-то большего?

Я придушенно всхлипываю, теснее к нему прижавшись.

— Я хочу — того же для тебя.

— Мне никто не навредит. — Эдвард хочет быть уверен и в этом, говорит убежденно, но проскакивает в глазах… на одну лишь секунду, но все же.

Риск существует всегда. Это мне стоило усвоить, зная даже о том, что я обладаю прекрасной фертильностью и способна (была не так давно), по словам моего гинеколога, легко выносить ребенка. Малыш появился. Только вот сберечь я его не смогла.

Не сберегу теперь и Эдварда?.. Лучше сразу повеситься.

Удивительно, но сейчас я начинаю понимать мужа. Разговоры о его боли, физической. После выкидыша я не ощущала никаких нестерпимых пыток от собственного организма, и даже мелкие симптомы легко подавлялись нужными лекарствами. Но внутри… ничего помочь не могло. Ласка Эдварда, его близость — как антибиотик для гноящихся разрывов, как единственное, что в состоянии их унять. Однако и это безбожно отбирают. Боль возвращается. Усиливается. Крепнет. Так что самоубийство, в один из моментов времени, если не будет рядом Каллена, рассматривается как вариант.

Мне жаль, очень жаль. Но, боюсь, уже ничего не исправить…

— Расскажи мне, почему он меня хочет, — прошу, проглотив парочку всхлипов, — наверняка есть логичная причина…

— У таких людей отсутствует логика, которую мы можем таковой считать.

Я закрываю глаза. Плачу.

— Эдвард, не заговаривай меня… — это почти обвинение.

— Тебе это сейчас ни к чему, я не хочу, чтобы ты волновалась, — муж с беспокойством ведет пальцами по моим волосам, стараясь словно бы выкинуть из головы неправильные мысли. Исправить меня.

— Напротив: я умру от волнения, если не скажешь. Я же согласилась поехать, — вздрагиваю, прикусив губу, — я согласилась остаться без тебя бог знает где на две недели. Эдвард, скажи мне, пожалуйста, что я такого сделала?..

Морщины на его лбу, у глаз становятся глубже.

— Почему ты все принимаешь на свой счет? Даже таких ублюдков?

— Потому что я наверняка поспособствовала… или, не знаю, как это называется? — выдыхаю и тут же вдыхаю, стараясь набраться сил. — Если ты мне не скажешь, я за две недели сойду с ума.

Эдвард поворачивает голову, встречаясь с моими глазами. Он смотрит в них полминуты, может быть, чуть больше, оценивая… присматриваясь?.. Пытаясь понять. Принять решение.

Да что же там такое, господи?!

— Во-первых, четыре дня, а во-вторых… Алессандро понравилась твоя неиспорченность, — в конце концов, когда я уже нетерпеливо ерзаю, неготовая смириться с его молчанием, объясняет Каллен. — В ту ночь, на острове, ты выделялась, но не потому, что сделала что-то не так, а потому что была собой. Красивым и диким, несорванным цветком.

Слова Аро, интерпретированные Эдвардом в контексте с Иффом, бьют меня по больному.

— Если он был опасен, зачем ты… привез меня?

Каллен морщится от самой настоящей боли. Его глаза заволакивает темным туманом, уголки губ опускаются. Сострадание напополам с самобичеванием сковывающее лицо, опаляет. То же чувство, когда близко подходишь к пламени, а затем ощущаешь жар. Только жар сильнее, куда сильнее, чем можно вытерпеть. Я жалею о своих словах.

— Я не это имела ввиду…

— Это, — отрезает мужчина, — и ты права. Я не должен был, Белла, — его рука касается меня так, будто в последний раз. Гладит, перебирая пряди, проникая под них. И, теплая, среди этого холода салона, согревает кожу. — Только вот я думал, что защищаю тебя.

— Так и было…

— Так должно было быть, — он скалится, с трудом сдержавшись, чтобы резко взлетевшим на октаву тоном меня не напугать. Переходит на шипение, — но тварь изменила приоритеты.

Я ежусь.

— У него свои критерии отбора женщин?..

— Возраст, — Эдвард тяжело вздыхает, усиленно потирая мое плечо, — до двадцати лет. С двенадцати и до двадцати.

У меня перехватывает дыхание.

— Девочки?..

— Самые настоящие, — муж разом стареет на десяток лет. — Такое, к сожалению, далеко не редкость. Да и дети порой только радуются подобным отношениям.

— Но это же аморально и противозаконно… Что значит радуются? — не верю я тому, что слышу, тому, что Эдвард говорит. Такого не бывает на свете, такого в принципе не может быть. Это какое-то сумасшествие, заговор. Или ужасно прописанный сценарий трюка-шутки, который многие могут не так истолковать.

Есть люди гнилые внутри. Есть люди-твари. Есть люди… которые нелюди, вроде тех, что показывают в «Молчании ягнят» или «Каннибале». Но люди остаются людьми, так или иначе. И хоть что-то святое, хоть что-то неприкосновенное в современном мире, для них, цивилизованных, быть должно.

Я много ожидала от Алессандро. Но чтобы дети… с детьми!

Потеряв малыша, я не утрачиваю чувств, которые должна, по сути дела, испытывать мама. И понимаю, осознав эту ситуацию, что окажись с ним мой ребенок… убила бы подонка голыми руками. Лично.

— Порой родителям это выгодно, — тем временем отвечает на мой вопрос Эдвард, мрачнея на глазах. За окнами темная дорога и направляющие вывески к аэропорту, — Алесс обожает просветительскую деятельность в Африке. Зарплата в отдельных регионах там меньше доллара в день… и за две зеленые купюры с двумя нулями родители отдают детей фактически в рабство. Тем более, бытует мнение, что белый лучше о них позаботится…

Я зажмуриваюсь, стараясь не слушать.

Гореть Алессу в Аду.

— Но мне далеко не двенадцать… и даже не двадцать…

— Да, — Эдвард горько соглашается, — и я был уверен, что он не станет тебя трогать. Показать, что ловить нечего — у нас с Аро была такая тактика. И прежде казалось, она сработала…

— То есть, если мне двадцать шесть, он должен был отстать?

— Он не должен был и вовсе заметить, — Эдвард с сожалением, крайне болезненным, целует мой лоб. Очень крепко. — Я ошибся… Твоя неиспорченность была для него важнее возраста.