АlshBetta - Успокой моё сердце [СИ]

— Тише, — ровным голосом велит бархатный баритон. Одна из рук перекочёвывает с коленей на волосы, гладит.

Прикусив губу, пытаюсь обернуться — куда уж. С моего ракурса максимальный предел — это поворот головы. И он, конечно, нужного результата не дает. Я ничего… никого не вижу.

— Не надо… — хнычу, как маленькая девочка, когда ледяные прикосновения продолжаются.

— Надо, — не соглашается мужчина. Слышу характерный звук выдавливания из упаковки крема, — иначе долго не пройдет.

— Больно… — пальцы сами собой впиваются в наволочку подушки. Влажная…

— А будет больнее, — не соглашается Эдвард.

Приходится смириться. Противостоять ему сейчас все равно бессмысленное занятие.

— И надо тебе быть такой упрямой, — бормочет он, поднимаясь чуть выше коленей, — да, Белла?

Стискиваю зубы, сдерживая внутри всхлип. Как никогда в жизни хочется рыдать в голос. И не от боли — она вправду не так страшна, бывало и куда хуже, и не от разочарования, и не от того, что было этим длинным днем… Просто хочется. Словно бы вместе со слезами уйдет все плохое, что преследует нас каждую секунду. Не будут Джерри сниться кошмары, не будет Эдвард покупать у Диего наркоту, что оставляет на коже такие страшные синяки, я не буду думать ни о Джеймсе, ни о том, что между нами было и чего ждать, вернувшись… и бояться не буду. Ничего. Никого.

Думаю, думаю, думаю… и сама не замечаю, как разрешаю себе плакать. Опять. Это день слез, ей-богу. Я слишком много плачу сегодня.

Тишина в комнате отвратительна. Ещё утром я говорила, что она мне нравится? Как бы не так! Сейчас это чертово беззвучие не скрывает мои всхлипы. Они слишком громкие.

— Нужно снять ночнушку, — Эдвард говорит тише прежнего, наверняка замечая, как подрагивает моя спина. А уж после его слов и подавно.

— Нет! — с отчаяньем бормочу, вжавшись в подушку. Одна лишь мысль о том, чтобы остаться обнаженной — сейчас, черт подери, без возможности пошевелиться, приводит в ужас. Я ему доверяю. Все ещё доверяю (и вряд ли это изменится). Но не хочу… не хочу!

Напоминаю сама себе непослушного, капризного ребенка. Или испуганного — с какой стороны посмотреть. Но, так или иначе, слушаться Каллена категорически отказываюсь.

— Ты предлагаешь мне обработать спину через ткань? — его смешок выходит натянутым и напряженным, — Белла, хотя бы сейчас не упрямься.

— Нет, — повторяю тише, но оттого не менее уверенно. Тот самый липкий, ненавистный страх возвращается. Я ещё помню, чем кончается раздевание — сомневаюсь, что смогу когда-нибудь совершенно спокойно остаться без нижнего белья. Особенно верхней части комплекта…

Слышу шаги. Раз, два… гладит. Снова гладит волосы.

— Viola, — зовет бархатный голос совсем рядом. Крепче зажмуриваю глаза — я не могу сейчас смотреть в малахиты, это выше моих сил, — non avere paura (не бойся).

Кажется, он понимает, в чем причина моего несогласия. Называет фиалкой… как прежде. Ничего не было. И это малость, но успокаивает.

Впрочем, не настолько, чтобы побороть ужас. Я просто не могу. Я сегодня отвратительно слабая.

— Белла, нужно только помазать спину, больше я ничего тебе не сделаю, — клянется. Слышу, что клянется. Можно ли не поверить? Усомниться?.. Только если в это же время и в себе самой.

Ничего не отвечаю. Плотно закрыв глаза, губы, все же вытягиваю руки вперед. Как только пальцы упираются в деревянную спинку, чувствую на макушке легкий поцелуй.

— Умница.

Осторожно приподняв меня над простынями, Эдвард на удивление быстро справляется. Сомневаюсь, что я бы смогла так даже с Джеромом. Мгновенье — и ночной сорочки нет. Только поглаживающий кожу легкий ветерок из раскрытого окна напоминает, что на теле что-то было. Должна признать, такое охлаждение даже приятно.

— Не страшно? — мягко, тоном доброго волшебника из детских сказок, тоном родителя, обращающегося к перепуганному ребенку, зовет Каллен. Помогает занять прежнее место на кровати, намеренно не притрагиваясь к груди. Талия, шея — и ничего больше. Он знает меня куда лучше, чем казалось. И знает, чего я больше всего боюсь.

Едва заметно качаю головой. Слезы почти прекращаются, но как только ледяной крем оказывается на коже, с завидной скоростью восстанавливают утраченные позиции. Холодно…

— Ч-что это? — судорожно вздохнув, спрашиваю, немного выгибаясь.

— Мазь от ожогов. Или тебя интересует название?

Нет. Название точно не интересует.

— Очень хорошее лекарство, Белла, — натыкаясь на мое молчание, добавляет мужчина, — испытано лично.

— Ты тоже сгорел?..

— Не так сильно, как некоторые, — он усмехается, пробуя вселить мне оптимизма, — все быстро заживет.

Вместо ответа издаю шипение. Плечи — самая пострадавшая часть, похоже.

Эдвард понимает. Прикасается осторожнее. Длинные пальцы ласково и нежно растирают белую жидкость, стремясь закончить побыстрее, но вместе с тем сделать все необходимое.

Какой он все-таки хороший…

Наконец, болезненное действо кончается. Судя по всему, обожженной кожи, не затронутой мужчиной, больше не осталось. Это радует.

Минутка тишины, повисшая после окончания процедуры, настораживает. Напряженно жду, что будет дальше, надеясь, что больше ничего плохого не случится. То, что сейчас было… волшебно. Пусть продолжается, пожалуйста!

Я не хочу снова ругаться!

Мне кажется, Эдвард читает мои мысли. Остается.

Подходит к краю кровати, присаживаясь перед ним. Убирает с моего лица вымокшие от слез волосы, позволяя нашим глазам встретиться.

Малахиты добрые. Такие добрые и понимающие, такие сострадательные и виноватые, какими не были никогда в жизни. Сейчас кажется, что Барон из ночи — выдумка больного воображения. Никогда эти глаза не могли пугать, никогда не могли заставить усомниться в истинном лице их обладателя, никогда не делали больно. Случившееся — вымысел. Сон, не больше. Нет здесь Изумрудного наркобарона. Нет здесь Каллена, Босса Мафии. Здесь мой теплый Эдвард. Здесь мужчина, с которым я ничего не боюсь и с которым хочу провести если не остаток жизни, то большую её часть однозначно. И то, что я думала о нем, то, что воображала, кажется непростительным. Почти предательством.

— Scorpione (скорпион), — шепчу, пробежавшись пальцами по его щеке. Не могу удержаться.

Как и в самолете, мою руку тут же перехватывают. Легонько целуют.

— Упрямица Белла, — отзывается он, усмехнувшись, — легче?

— Да, спасибо.

— Не за что, — Эдвард придвигается немного ближе. Со щек пропадают остатки слез.

— Не нужно плакать, — недовольно просит он, пристально разглядывая мою слезинку на собственном пальце, — для этого нет причины.

— Есть…

— Боль скоро пройдет, Belle.

— Нет, я не об этом… — запнувшись, размышляю, стоит ли. Ещё утром я клялась себе, что в момент очередного откровения сумею вовремя остановиться. Приложу для этого все силы, чего бы мне не стоило. Но теперь, когда этот момент непосредственно наступил, я просто не вижу в этом смысла. Может быть, я мазохистка, может быть, схожу с ума, а может мне просто нравится лить слезы — не имею ни малейшего понятия, однако обрывать себя не хочу. Завтра мы вернемся… домой. И дома будет точно не до признаний.