АlshBetta - Успокой моё сердце [СИ]

Все в порядке. Он просто занят. Он просто не услышал. Он просто спит… да, почему бы ему не спать? Например, телефон в ванной, а он — в спальне. Добраться вовремя — никак.

Я строю теории, но сама понимаю, как они глупы. Строю, но не сдаюсь. Мне нужно чем-то себя ободрять. Теперь даже талант Хейла не имеет прежней силы. Все слишком далеко зашло.

— Наше дело, как бы то ни было — ждать, — произносит мужчина. Вздыхает, мотнув головой.

— Может, ему нужна помощь? Его ранили…

— Белла, — телохранитель покидает свое прежнее место у окна, присаживаясь возле моей подушки, в изголовье кровати. По-отечески тепло заглядывает в глаза. Пытается даже улыбнуться. — Ты просто не выспалась. Закрывай глаза и отдохни как следует.

Он правда думает, что я смогу спать… сейчас?

— Я не буду.

Обжалованию не подлежит, мистер Хейл.

— Это не самый лучший вариант в твоем случае.

— Мне все равно.

— Он должен был говорить с тобой об упрямстве, мисс Свон.

Напоминание мужчины ржавыми ножницами вспарывает и без того саднящие раны. Слезы на глазах-таки выступают.

Наблюдая их, Джаспер смягчается. Ласково потрепав мои волосы, выдавливает искреннюю улыбку, через мгновенье растворяющуюся в серьезности выражения его лица.

— Ради Джерома вытри слезы, — советует он, — мальчик скоро проснется, и твой страх для него — не самое лучшее начало дня.

Я могу только согласиться. А что ещё остается?

Потому краешком простыни, с некоторым промедлением, но я все же убираю ту соленую влагу, что попала во внимание главы охраны. Дважды моргаю, окончательно избавляясь от неё.

— Замечательно.

Хейл поднимается, становясь обратно к шторам. Мне кажется, в просветах толстой ткани он что-то напряженно ищет.

Я глажу светлые волосы маленького ангела, заново, как впервые, как в ночь отравления, как после взрыва бомбы, как через десять минут после первого приступа без лекарств, обращаясь к единственному существу, которое даже из самой безвыходной, самой беспросветной ситуации, говорят, показывает выход. Если учесть все мое атеистическое прошлое, я говорю с этим созданием слишком часто, но не могу прекратить это делать. В чью-то всесильность жизненно необходимо верить…

День с туго натянутой тетивой беспокойства, день, в котором утро слишком длинное, обед слишком короткий, а вечер наступает внезапно, проходит в высшей мере отвратительно.

К тому моменту, как Джерри после необычайно долгого сна открывает глазки — одиннадцать тридцать — Джасперу так и не удается добиться ответа от желанного номера.

Мальчик не пытается понять где мы, не оглядывается в поисках кого-то или чего-то, что знает. Сморгнув туманную пелену, столько времени владевшую его сознанием, он тут же, не теряя лишних мгновений, покрепче прижимается ко мне, прячась среди одеял, подушек и моей пижамы. Тяжело вздыхает, ни капли не расслабляясь от поглаживаний. Молчит, как прежде. Ему нечего сказать.

Я, по совету Хейла, пытаюсь занять ребенка. Но от моих рассказов и увещеваний ему становится лишь хуже.

Джером жалуется на головную боль и хмурится каждый раз, когда приходится повернуться. Он бледный, маленький и беззащитный. Все, чего он хочет — пить, обнимая при этом меня. В усталых глазках, наполненных неприятными ощущениями, неуспокоенных, не находящих объяснения беспокойству, повисло ненавистное мне чувство. То самое, что я впервые увидела в драгоценных камушках в день нашей с ним встречи.

Боль.

Ему больно — и морально, и физически.

Мы сможем когда-нибудь перешагнуть через оба этих составляющих его мучений? Или что-то всегда неотрывно будет следовать рядом?

И, что самое отвратительное, уверить малыша пока не в чем. Нечем успокоить. Мы не можем добиться банального телефонного звонка, что уж говорить о приезде столь долгожданного папы…

Под вечер Джерри, отказавшись от еды, заказанной Хейлом у той самой женщины, удивленной нашим поздним (и, похоже, единственным за последний месяц) заселением, уткнувшись личиком в подушку, плачет.

Прозрачные слезки, не сопровождаясь ни всхлипами, ни рыданиями, орошают его кожу, делая её ещё белее.

Справиться с ними не помогают и мои объятья. Похоже, он достиг определенной грани своего терпения.

Он больше не выглядит спокойным и умиротворенным. Он больше не улыбается, и в глазах не проскальзывает ни намека беззаботности.

Мы переместились в самое начало — отчаянье, что ничем не разогнать.

Джером даже не пытается говорить. Он молчит. Дыхание — и то почти не слышно.

Мне хочется позвать доктора. Хочется узнать, что с моим мальчиком, и дать ему лекарство, дабы стало легче. Во всех смыслах.

Но первый и единственный целитель, что может излечить его, отсутствует, и, похоже, не увидит своего ангела ещё очень долго.

Терпеть — все, что ему остается.

И все, что остается мне.

— Солнышко, — подвигаюсь чуть ближе к мальчику, поглаживая его подрагивающую спинку, — расскажи мне, почему ты плачешь? Ты так сильно испугался?

Невероятно глупый вопрос, Белла…

А хуже всего то, что ответ на него заранее известен.

Джером, даже не обернувшись ко мне, кивает. Маленькие пальчики сильнее стискивают наволочку.

— Тебе не нужно ничего бояться, мой маленький, — уверяю я, целуя светлые волосы, — я всегда рядом с тобой, Джаспер здесь… папа…

При упоминании отца Джерри вздрагивает, с силой зажмуриваясь. Он начинает дрожать сильнее.

— Папа тебя ото всех защитит. Он никогда нас не бросит.

Бросит. Бросил…

Мальчик качает головой из стороны в сторону, всхлипывая громче, и никаких слов не надо, дабы подсказать его ответ.

— Никогда, — уже увереннее повторяю я, обвивая малыша руками и прижимая к себе. Теперь его дрожь словно по невидимому проводу передается и мне.

В чем — в чем, а в этой правде я убеждена. Что касается защиты, что касается спасения — Эдвард будет первым, кто выйдет за нас на поле боя. И последним, кто с него уйдет.

— Где бы мы с тобой ни были, Джерри, — шепчу я ему на ушко, — папа всегда рядом с нами. Он любит тебя больше всех на свете. И я люблю. Очень-очень сильно… сыночек.

Впервые после Чили употребляю это слово, предложенное самим малышом, пусть и несколько робко, надеясь, что не перехожу границ. Быть может, после возвращения в Штаты он снова вспомнил об Ирине и снова считает слово «мама» исчадием Ада?..

Благо, мои опасения оказываются напрасны.

Мальчику, похоже, становится немного легче. Судорожно вздохнув, он поворачивается в мою сторону, смотрит своими большими глазками, смаргивая слезы. Говорит «спасибо». Доказывает, что это слово ему приятно слышать.

— Ну вот видишь, — я чмокаю его макушку, делая глубокий вдох, — все не так страшно. Не бойся. Ничего никогда не бойся. Никто не даст тебя в обиду.