АlshBetta - Успокой моё сердце [СИ]

Обвиваю его ладонь, так кстати лежащую совсем рядом, затаивая дыхание. Волна всхлипов грозится прорваться наружу.

Вижу Джерри. Вижу его затылок, его светлые волосы и бледную кожу. Вижу моего маленького ангела. И со всей точностью, со всей уверенностью могу сказать, что он никогда ничего подобного не испытает. Его папа бесценен для нас обоих. И для него, за него, Каллена-старшего я сберегу. Любой ценой.

— Я не собираюсь умирать, — будто прочитав мои мысли, шепчет мужчина.

— Даже если соберешься, не получится, — кое-как прорвав череду судорожных вдохов, мотаю головой, — ты нам очень нужен…

— Спасибо.

— Не смей говорить за это спасибо, — слезы возвращаются и ощутимо душат. Никуда от них не деться.

Он усмехается, но в дискуссию со мной не вступает. Понимает глупость противоречий в этом вопросе. Тем более сегодня.

Я беру маленький перерыв. Думаю, на него право у меня точно есть — ждать долго никого не заставлю. Я просто… выбита из колеи. Да, лучше назвать это так.

— Тот декабрь был очень, очень холодным, — не своим голосом произношу я, покрепче прижавшись к Каллену. Четкая цветная картинка белого покрывала на земле и деревьев, укутанных в иней, предстает перед глазами, — снега было… много.

— Belle…

— Слишком много… — на глаза наворачиваются слезы. Ужасно жгучие.

— Сейчас тепло? — Эдвард-таки задает свой вопрос, дождавшись от меня краткой паузы. Многозначительно смотрит на одеяло.

— Да. Сейчас — да.

— Хорошо, — больше не перебивает. Успокоился.

Вот и момент истины. Мы медленно, но верно с темы детства дошли до борделя. И сбежать от неё не выйдет — некуда.

— В ту ночь была метель, — боже, я почти чувствую острые снежинки на коже, — погоду обещали самую отвратительную, но она даже синоптиков удивила своей силой. Подвалы как назло были закрыты… и я нашла «Урсулу».

Я опасливо оглядываюсь на Эдварда, но, судя по его недоумению, он не совсем понимает, о чем идет речь.

— П-публичный дом, — объясняю. Есть ли смысл уже что-то скрывать?

— Публичный дом? — его глаза вспыхивают. Вспыхивают так ярко и так пугающе, что внутри меня что-то обрывается. С глухим стуком упав к ногам, заставляет сердце биться у самого горла.

— Там было тепло, и Карл обещал накормить меня… там было одеяло и кровать у батареи, а ещё окна… толстые окна… они не открывались и не пускали внутрь холод… я только из-за него… — сверкающие малахиты никуда не пропадают, а потому постепенно мой запал разубедить мужчину в том, что я вошла внутрь двухэтажного кирпичного здания сугубо из-за погоды, тает.

— «Урсула», — шмыгнув носом, говорю уже прежним голосом, не срывающимся, — публичный дом. Бордель, если хочешь. Я была там.

Он открывает рот. Я догадываюсь о том, что он сейчас скажет, а потому спешу опередить. Слышать это слово от Каллена будет верхом ужаса. Лучше сама. Какая, к черту, разница?

— Шлюха.

На последних буквах голос совсем некстати вздрагивает. Звонкой пощечиной значение произнесенного, теперь уже озвученное, ударяет по лицу. От него никуда не деться.

«Сегодня у меня очень плохое настроение, — откидывая к ногам ремень и величая меня в крайней степени неприличным словом, Рауль кивает на металлическую спинку кровати, — так что лучше держись крепче».

«Не понимаю, почему они все платят за это, — Хью, неодобрительно поправив простынь, влажную от его стараний, вынуждает меня перевернуться, — по-моему, с тобой куда интереснее сзади».

«Какая красивая ночная бабочка, — её подрагивающие губы на сухом, морщинистом лице изгибаются в улыбке. Тонкий палец очерчивает контур моих губ за пару секунд до того, как получу нежеланный поцелуй, — милая девочка-Беллочка, ты мне уже нравишься».

— И что дальше? — не выдерживаю звенящего молчания, повисшего в комнате. Оно дает полную свободу воспоминаниям, а они, как, в особенности, те, о Виктории — сестры Карла, если не ошибаюсь, сводят с ума хуже любых кошмаров. — Ты презираешь меня? Запретишь общаться с Джеромом? Что ещё ты можешь сделать?!

С трудом удерживаюсь, дабы не закричать. Мальчик не виноват. Он ни в чем, ни в чем не виноват. Какое право я имею рушить его сон? Какое право имею пугать после всего того, что было?

Я плачу. В очередной чертов раз плачу, не в силах ни побороть эти слезы, ни удержать под контролем. Я не собираюсь давить на жалость. Я не жду никакого понимания, как бы сильно в глубине души этого не хотелось. Разочаровываться слишком больно. Слезами точно не отделаюсь…

А он ведь имеет право… многие бы на его месте так и сделали.

Эдвард ничего не говорит. Он по-прежнему молчит, и тишина по-прежнему режет слух тупым ножом. Но недолго. Через пять секунд, а то и меньше, все меняется.

По крайней мере, положение моего тела точно.

Мужчина больше не лежит на кровати, и его руки не накрывают мою спину.

Теперь мы сидим. На самом краю, обернувшись к зашторенному окну.

Он укачивает меня, как маленького ребенка, поудобнее перехватив и спрятав под все тем же одеялом.

Эдвард меня целует. Больше всего и чаще — в лоб, но со временем скулы и щеки тоже получают по поцелую. И гладит. Так нежно, так истинно любяще гладит…

Не произносит ни слова при этом.

Постепенно я понимаю, почему: ни одно утешение, ни одно ласковое прозвище, ни одно отрицание того, что я сказала, не будут настолько красноречивы сейчас. Касания и поцелуи куда значимее. Без слов зачастую удается понять куда больше. Теперь я точно знаю, что так и есть. И пусть кто-то посмеет поспорить.

— Ты очень хороший…

— Это ты хорошая, — воистину бархатный баритон вплетается в тишину, забирая все её негативные стороны и превращая во что-то теплое, безопасное и родное, — никогда не смей называть себя подобным словом. К тебе оно точно никогда не будет относиться.

Приглушенно всхлипнув, с полуулыбкой, сморгнув слезы, решаюсь посмотреть ему в глаза. Последний рубеж. Последнее подтверждение, что все происходит на самом деле, и он честен со мной.

… Вижу. Вижу так явно, как никогда прежде. А ещё нахожу там утешение и уверение в полной правдивости того, что «это слово» не мое.

Приятное тепло, ручейками растекаясь по всему телу, согревает не хуже одеял. Приникаю лицом к его шее. Наслаждаюсь моментом.

— Их было двое…

— Двое, — укладывая подбородок поверх моей макушки, эхом отзывается он. Кивает.

— Я пробыла там всего неделю, — то ли как оправдание, то ли как объяснение, смущенно шепчу я, — а потом, когда Виктория предложила… с ней, я сбежала. Ещё раз.

— Женщина?! — его резко прорвавшийся наружу гнев меня пугает. Вздрагиваю, против воли сжимаясь в комочек.

— Да… но я не была с ней, Эдвард… даже за тепло, я не была! — отчаянье, казалось бы, заснувшее, завладевает мыслями за миллисекунду. Я сама понимаю, как это отвратительно. И ни за что бы, никогда… неужели он не верит?