АlshBetta - Успокой моё сердце [СИ]

— Я знаю, все, все, тише, — Эдвард поспешно соглашается, ответно, что есть мочи, прижимая меня к себе. Догадывается, что испугал, — тише, это кончилось. Все кончилось. Я здесь.

Вот теперь без слов не обойтись.

Вот теперь мне нужно его слышать.

Господи, за плечами едва ли половина, а я уже чувствую себя усталой. Слезы тому причина или рыдания, а может то, что впереди ещё Джеймс…

— На этот раз район был другой… я боялась, что Карл меня найдет. Он обещал найти, — шумно выдыхаю, чудом удержав в плену пару слезинок, — теплее, конечно, не стало, но теперь было понятно, что греться можно не везде.

— Почему ты не вернулась домой? — внезапный вопрос Каллена выбивает из головы всю нить повествования. И самоконтроль так же разбивает на мелкие осколки. — Неужели родители тебя не искали?

Я понимаю, чему обязаны эти слова. К тому же, он недвусмысленно оглядывается на Джерома. Он — папа. И он бы искал. Он бы перевернул город, штат и даже всю страну, если бы потребовалось — за своего мальчика. Но не всем такое под силу. И не у всех есть подобное желание.

— Может и искали… — пожимаю плечами, поджимая губы, — а может и нет… я не знаю. Но даже если бы нашли — что бы я им сказала? Что сбежала из дома ради «Урсулы»?

— Откуда у тебя такая уверенность, что людей нельзя понять? — он нагибается к самому моему уху, но слова и так звучат слышно. Пальцы, ласкающие меня, делают это куда сильнее. — Не все твои поступки правильные, но ты же от них уже пострадала!

— Сама и виновата.

— Нет! — шипит он, стиснув зубы, дабы не сорваться на крик. Шумно выдыхает. Повторяет уже тише:

— Нет. Есть вещи, которые в принципе нельзя презирать. Твои родители поняли бы все, что случилось и приняли тебя обратно. Тебе нужно было вернуться.

— Не поняли бы…

— Белла, — натыкаясь на мои бесконечные отказы поверить, Эдвард говорит строже, — тебя не за что презирать, от тебя не за что отворачиваться и отвращение, которого ты так боишься, может появиться только у самого закоренелого ублюдка. То, что делали с тобой те твари, полностью на их совести. Не на твоей. И никогда не говори, что сама во всем этом виновата.

— Но виновата же! — не унимаюсь я, вздрогнув, — я сбежала, я пошла к Карлу, я поверила Джеймсу, согласилась на Маркуса и… отказала тебе! Я сама. И никто не принуждал.

Моя последняя фраза явно выбивает его из колеи. Дело в упоминании того, как мы встретились, или в том, что он не ожидал такого моего ответа — не знаю. Но легче не становится, запал не проходит.

— Ты говоришь, что не чувствуешь отвращения… что его нельзя чувствовать, — выпутываюсь из его рук, кое-как, впившись ногтями в бледные ладони, удерживая равновесие на его коленях, — но что ты знаешь о его причинах? Если продажа девственности за пятьдесят долларов и анальный секс три с половиной часа подряд не является поводом, то Джеймс… его… игры…

Воздух очень быстро кончается. Во многом тому причиной слезы — они текут, сметая на своем пути все, в том числе и нормальное дыхание.

Как никогда велико ощущение, что я сойду с ума. Прямо сейчас, прямо здесь. Просто от того, что расскажу. Просто потому, что позволю ему знать. Грош цена убеждениям, пока нет точной картины случившегося. Пока не знает…

Теперь будет. И теперь, наверняка, больше никогда об отвращении не заикнется — я буду видеть это в его глазах. Каждый. Божий. День.

— Я знаю все позы Камасутры, — всеми силами держась за шепот, пусть и громкий, пусть и хриплый, но пока шепот, признаюсь я, — во всех изданиях, во всех вариациях, целиком и полностью. Я позволяю ему себя резать. Где угодно и как угодно. Я никогда ему не отказываю, потому что однажды Джеймс едва не сбросил меня с восьмого этажа — и опять же, я не упиралась. А ещё… — чудовищных размеров комок подкатывает к горлу, когда мысль сказать подобное проносится в голове. Спешу, пока не стало слишком поздно. Спешу, пока остались хоть какие-то силы.

— Он пил мою кровь. Когда мы заключали договор о принадлежности… и я пила его. Четверть стакана.

… А вот и конец. Как и ожидалось, в принципе.

В быстром, испуганном и таком болезненном водовороте мысли ударяют в сознание, буквально вспарывая его. И все содержимое — все страхи, все воспоминания, все цветные картинки и слова, произнесенные под них — вырываются наружу.

Едва успев схватить ртом воздух, даже не пробую от них отбиваться. Налетая, как рой ос, набрасываясь, как разъяренная стая диких зверей, они, без сомнения, победят. И очень скоро.

Глупо было бы называть эти слезы — слезами, а эти рыданиями — рыданиями.

Глупо было бы утверждать, что прошлое — всего лишь прошлое и ничего не значит.

И, конечно, в корне неверно доверять тем, кто говорит, что нельзя испытать чувство сгорания заживо, не оказавшись в огне.

Можно, я подтверждаю.

Можно, я горю.

А утонуть? Захлебываться без воды можно?..

Ещё бы.

Ничего не ощущаю телом, ничего не вижу глазами. Тону. И в этот раз вытащить на поверхность никому не под силу — океан глубокий-глубокий, а скорость моего падения слишком большая…

И на это я согласилась сама, да?! И на это подписалась?!

Знай бы, что будет дальше, хотя бы на каплю, хотя бы чуть-чуть, не ставила бы себе геркулесовских планов подобное пережить и выплыть наружу.

Это просто невозможно. Даже для самых сильных.

Не было бы согласия. Ничего бы не было — оно того не стоит.

… С трудом понимаю, что происходит. В какой-то момент чувствую, что задыхаюсь, и тогда что-то сильное накрывает собой, вынуждая изогнуться дугой. Оно шепчет фразы, плохо разделимые на отдельные слова, и прижимает к лицу какую-то ткань. Держит крепко, будто бы я попытаюсь убежать.

Конечно. Особенно сейчас.

В горле пересохло и болит, в груди ощутимо тянет, но даже это не мешает мне говорить. Все, что знаю. Какая мысль — такие и слова.

Вижу Джеймса у бильярдного стола и рассказываю о той игре. Главная цель: попасть в лунку. Отвлекающий фактор: секс. Промах: ещё три минуты. Всего шаров: семь.

Сижу на неудобном деревянном стуле, глядя на лицо незнакомого человека с коричневым блестящим чемоданом. Он достает оттуда какие-то бумаги, объясняя их назначение. Многозначительно смотрит на моего благоверного, и тот, правильно разгадав знак, протягивает руку, забирая из специального маленького кейса острое лезвие.

«— Как тебя зовут, девочка?

— Изабелла Свон.

— И откуда же ты?

— Джорджия, Саванна.

— У тебя есть семья?

— Нет.

— Была?

— Нет.

— А если офицер захочет поговорить с тобой в отделении? Что ты скажешь?

— Я — Изабелла Свон. Жена Джеймса Лорена. Всю жизнь провела в Сиэтле и никогда никуда не выезжала»

… Лезвие кладется обратно.

А вот и знакомый тюремный фонарь, вот метель и снежинки, пробирающиеся под кожу. Незнакомец. Приветствие. Обещание согреть. Согласие.