АlshBetta - Три года, тринадцать часов и пятьдесят девять минут [СИ]

Яма.

Да будьте прокляты те, кто, выкорчевывая столетние дубы в этих лесах, не засыпает за ними корневые системы. Неужели только я хожу по этому лесу?

Тяжело вздохнув, я медленно сажусь. Желаю понять, что именно повреждено и насколько серьезно, прислушиваюсь к ощущениям. Как тогда, через неделю после того сеанса, в день нашей с тобой первой ночи, голова немного кружится и ноги будто ватные. Но это, конечно, не самое страшное. Память на месте, крови нет, а значит, без особых потерь.

Единственный минус — лай смолк. И визг. И вой. У меня больше нет ориентира.

Откуда-то слева раздается писк. Раз, затем второй. Я удивленно веду рукой по куртке, пытаясь понять, что это такое. И натыкаюсь на телефон.

А в нем два непрочитанных сообщения от тебя…

«Ты обещал поговорить в девять. Все хорошо?» — половина десятого.

«Эдвард, я волнуюсь. Если ты занят, ничего страшного. Просто напиши мне» — половина одиннадцатого.

И ни одного моего ответа — как и связи в этом лесу, дабы тебя успокоить…

Зато подобные напоминания служат хорошим стимулом к действию.

Глубоко вздохнув, я опираюсь на стену из земли, аккуратно принимая вертикальное положение. Если хорошо подтянуться и зацепиться за ветку, свисающую вниз, есть возможность вернуться обратно на поверхность. Сама по себе задача несложная.

Но усложняет ее некоторое обстоятельство, выходящее наружу вместе с моим подъемом: нога. Будем надеяться, вывернута, а не сломана — болит чересчур сильно.

Наверное, время подвести первые неутешительные итоги: замерзшее, почти заледенелое тело, ударенная голова, поврежденная нога, усилившаяся метель и, наверное, потеря последнего ориентира. Утешает одно: кольцо на месте. Только оно и греет.

Я стараюсь вести себя спокойно, не паникуя. Стараюсь, не зацикливаясь на ненужном, сделать то, что правильно. И выбраться, черт подери, из этой ямы.

Первый блин — комом. Ну еще бы.

Второй, хоть уже ближе к правде — тоже.

А вот на третий, когда хватаю-таки ту несчастную ветку, все удается. Я не только получаю шанс вылезти, я еще и вижу чудесное, почти божественное явление: огоньки впереди. Маленькие, мигающие, то и дело пропадающие под покровом метели, но все же существующие. Суррей!

Осталось меньше километра. И меньше получаса до Рождества…

У меня в голове начинает играть эта музыка… та музыка, как в кино. Когда героиня бежала домой, возвращаясь, полная решимости… и побегу я. Побегу, потому что следует поторопиться и не зарубить все на корню, не дав ему даже начаться. У меня ушло столько времени, дабы претворить спонтанное желание в жизнь!..

Ни одна нога, сломана она или разбита, не помешает.

Я ей не позволю.

Ты испуганно вскрикиваешь, когда открываешь мне дверь. Моя красивая, всегда сдержанная девочка, вскрикиваешь, приложив ладошку ко рту. Твои карие глаза распахиваются, твои брови выгибаются, а пальчики дрожат.

Чуть-чуть иная реакция, чем я желал видеть.

— Эдвард? — спрашиваешь, поджав губы. Часто моргаешь, пытаясь понять, что это действительно я. Смотришь мне за спину, ищешь… что ты ищешь? Машину? Снегоход? Не нужно, малыш. Я сам пришел.

— Это ты… ты… откуда? — путаешься в словах, намереваясь представить себе, каким образом я здесь оказался. — Я же звонила, ты был в Америке…

Я улыбаюсь тебе. Нежно, мягко, с любовью. И, опираясь о косяк, с вожделением смотрю на обстановку твоей гостиной, разместившейся по ту сторону двери.

Сообщаю, что это сюрприз. Правда, чуть припозднившийся… но он может войти? Или уже совсем поздно?

Ты сразу покрываешься румянцем — с ног да головы, вся. Сильно-сильно прикусываешь губу, шире раскрывая мне дверь. Бормочешь извинения, отходя в сторону, чтобы не мешать мне. Помогаешь переступить порог.

— Ты что? — с ужасом всхлипываешь, заметив, к сожалению, что немного хромаю. — Эдвард, что случилось?

Усаживаешь меня на пуфик в прихожей. Присаживаешься рядом, потирая руки.

— Ты же так замерз…

Меня пробирает на смех. Мне уже не холодно, не больно и уж точно все равно, какая за окном метель и сколько снега обещали. Ты здесь. Ты здесь и со мной в Рождественскую ночь. В своей ночнушке с медвежатами, с распущенными, слегка волнистыми после душа волосами. За твоей спиной телевизор, по которому идет какая-то черно-белая праздничная комедия. На диване плед и косточка Вудди. Он сам уже соскакивает с дивана и бежит ко мне. Ты его отталкиваешь, а я глажу. По пушистой, по теплой шерсти.

— Дороги же закрыты, — шепчешь ты, приказывая псу сидеть и прижимая мою ладонь к себе в попытке согреть, — я слышала, самолеты не летают… «снегоапокалипсис»!

— Британцы любят преувеличивать.

Ты смеешься со мной. У тебя на щеках слезы, но ты смеешься. На мгновенье отрываешься от меня, чтобы закрыть дверь, а потом возвращаешься. Пробегаешь пальцами по волосам.

— Ты весь мокрый.

— Снежинки, — тихо раскаиваюсь я, — все претензии к ним.

Ты глубоко вздыхаешь, качая мне головой. Снисходительно, но с недовольством. И встаешь, готовая к решительным действиям.

— Тебе нужно переодеться.

Я ухмыляюсь. Так, как тебе не нравится, хитро. И хватаю за руку, притягивая обратно к себе. Устраивая как раз промежду коленей, чтобы не заморозить ненароком объятьями — на твоей коже и так уже мурашки, — но в то же время почувствовать рядом. Ты представить себе не можешь, малыш, насколько я соскучился. Весь путь из леса — тот километр, после ямы — я думал только о тебе. О том, какая же ты у меня красивая…

— Сначала мне нужно кое-что сказать, — заприметив то, что твои большие дедушкины часы передвигают свои стрелки ближе к полночи, готовясь через пару секунд начать бить, достаю из кармана бархатную синюю коробочку.

Ты сначала не замечаешь. Хмуришься, пытаясь оттолкнуть меня и настоять на своем.

Но потом, когда смотришь ниже… ахаешь. И затаиваешь дыхание, глядя на меня большими-большими глазами, полными неверия.

— Эдвард…

Я знаю свое имя, солнышко. И знаю твое. Смысл не в том, чтобы произносить их по очереди.

— Ты зачем?.. — морщишься, когда видишь, что я делаю. — Ну подожди, это же…

Я становлюсь на одно колено. Я, наплевав на ногу, протягиваю тебе кольцо. И, взяв за свободную руку — ту самую, которую первую подала мне, — начинаю говорить:

— Изабелла Свон, я ждал три года, тринадцать часов и пятьдесят девять минут, чтобы сказать тебе это. Больше всего на свете, всей душой, сердцем и телом я желаю жениться на тебе и сделать тебя настолько счастливой, насколько возможно. Я люблю тебя, твою улыбку, твой румянец и все, что ты готовишь. Я люблю твои пальчики, твои губы, твои волосы… я люблю тебя всю больше всего на свете. Я обещал тебе, что прошлое Рождество было последним, что мы провели не вместе, и поэтому приехал. Я не могу, не хочу и не стану никогда больше — даже если каждый раз буду идти пешком до твоего дома через сугробы — праздновать его врозь. Ты, моя девочка, исполнишь мое самое сокровенное желание, если согласишься. Если возьмешь это кольцо и примешь мое предложение.