Тадеуш Новак - А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк

В этот день еще несколько раз на горизонте появлялись самолеты. Мы видели, как над Дунайцем они настигли маленький биплан. Несколько солдат по железным скобам забрались на заводскую трубу. Мы смотрели, как пилот кладет биплан с крыла на крыло, пытаясь скрыться между деревьями. Но самолеты настигли его над рекой. Смертельно раненный биплан врезался в воду. Тут же из кабины выскочил пилот. Вокруг него взметалось зеленое сукно реки, пробитое пулеметными очередями. Пилоту удалось доплыть до берега и скрыться в ивняке. Через час он был с нами. Пилот летел с донесением в Жешов. О войне он знал столько же, сколько и мы.

Когда я глядел на падающий в реку биплан и потом еще долго видел эту картину, мне казалось, что это ветряная мельница с золотых холмов, что на этой мельнице едет Ясек. И я не мог отделаться от этого видения даже тогда, когда пилот, напоминающий большую куклу, зашитую в черное, сидел среди нас и потягивал ром.

Больше ничего интересного в тот день не произошло. Раздали жителям несколько сотен противогазов, проследили, чтобы на каждой крыше был ящик с песком. Потом мы вынесли со склада одеяла и стали играть в очко и в шестьдесят шесть. Неподалеку от нас свежевали корову, ее купили в соседней деревне и, застрелив из пистолета, подвесили на суку вяза. Ее запекшийся язык касался высохшей травы. И после смерти она все еще паслась на этой тоже мертвой траве.

Ночью мы долго не могли заснуть. Ворочались с боку на бок, а у Моисея сна не было ни в одном глазу. Да и не удивительно. И солдаты, и штатские, встречая Моисея, гнали его к парикмахеру, чтобы он остриг свои кудри и развевающиеся на ветру пейсы. Говорили, что взятых к плен евреев немцы расстреливают на месте, без суда. Я предложил ему сбрить пейсы. Он не согласился. Стах тоже не мог заснуть. Размахивал руками налево и направо. Досталось и мне, и Моисею. Когда мы били его кулаками в бок, он объяснял, что уже засыпает, что снится ему свадебная упряжка. Но в конце концов и Стах, и Моисей кое-как угомонились и сладко захрапели.

Я лежал навзничь. Крыша склада была покрыта толем и кое-где просвечивала. Из щелей лился серый, как песок, свет. Глядя на этот сыпучий песок, я то и дело входил к легкое первосонье. Тогда мне казалось, что я сплю в риге, зарывшись по уши в сено, укрывшись периной. И вижу Хелю. Она перебрасывает с груди на спину расплетающуюся косу. Идет ко мне по сену. Наклоняется надо мной. Целует в губы. Пытается лечь рядом. Но кто-то невидимый хватает ее за косу и оттаскивает от меня.

За ней появляется Марыся. Как всегда, с веточкой в зубах. Я тянусь за веточкой. Но когда я дотрагиваюсь пальцами, на веточке, начиная от почки, быстро-быстро вырастает яблоко. Я срываю красное яблоко, кладу его на землю, беру саблю, разрубаю его. И оделяю разрубленным яблоком обеих девушек, Стаха и Моисея. И себя. Но не могу яблоком, разрубленным крест-накрест, оделить всех. Всегда кому-нибудь не хватает одной дольки.

Почти никто из нас не проспал до подъема. Когда я вышел со склада умыться у ближайшего колодца, многие солдаты были уже в форме. Моисея среди них не было. Стах, который тоже проснулся раньше меня, сказал, что на рассвете Моисей, взяв с собой кларнет, пошел к зенитке. Мы сидели со Стахом возле склада, ели хлеб и запивали водой. До подъема и до завтрака оставалось еще много времени.

Неожиданно, как и вчера в Тарнове, над заводскими трубами появились самолеты. Заработали зенитки. Посыпались стекла в соседних домах. Мы со Стахом побежали к ближайшей зенитке. Самолеты разворачивались над Дунайцем. Мы видели, как Моисей, сняв каску, чтобы не мешала, целится в самолет. И тут же мы услышали, как солдаты кричат:

— Попал! Попал!

Самолет, летевший прямо над трубами, задымился. Почти ударяясь о крыши, падал на землю. Исчезал из виду. Тут мы услышали взрыв и увидели между крышами столб огня. Побежали туда. Остальные самолеты, развернувшись, удирали долиной Дунайца.

За заводскими постройками, на раскопанном картофельном поле горел самолет. Возле нас собралось уже много солдат. Мы ждали, когда снаряды перестанут рваться в огне. Когда пламя стало угасать, мы подошли к самолету. Кто-то заглянул в догоравшую кабину.

— Там баба. Говорю вам, баба. Черт возьми. Не так уж все плохо, если к нам баб засылают. Позабавимся с ними.

Саперы, засыпав песком раскаленный алюминий, вытащили из кабины обгоревший труп. Положили на землю. Когда кто-то дотронулся до него рукой, отлетела обугленная коса. На старательно ухоженных ногтях блестел лак. Из-под кожаной куртки, также изъеденной огнем, виднелась девичья грудь. Кто-то грязно выругался. Кто-то плюнул. Рядом со мной стоял Моисей. В руках он держал кларнет.

— Мне хотелось танцевать от радости. Хотелось танцевать, Петр. Так танцевали наши в пустыне, когда им удавалось из лука подстрелить перепелку, сокола, орла. А меня угораздило попасть в эту девку.

Несколько дней мы шли на восток. День и ночь мы шли на восток. Пехота, артиллерия, обоз с амуницией и продовольствием. Обозные лошади спали на ходу. Мы тоже спали в колоннах. Целые батальоны спящих солдат. Нас не могли разбудить ни лай собак, ни набат, ни вспыхивавшие тут и там пожары. Мы просыпались только тогда, когда сонная колонна входила в реку или, сбившись с дороги, застревала в лесной чаще.

Первые дни мы пытались еще петь. Я шел тогда вместе с Моисеем. Впереди роты. Моисей играл на кларнете, а я пел голосом звонким, как закаленное в белой глине железо. Но дня через два мы устали и охрипли. Моисей, в полудреме играя на кларнете, путал военные марши со свадебными припевками, а свадебные припевки с военными псалмами царя Давида. Я тоже все чаще вместо легионерских песен напевал в дремоте свой любимый рождественский гимн или же великопостный псалом, тот псалом, что был вложен в уста пронзенного копьем Иисуса. Но скоро мы стали проходить засветло всего лишь несколько километров. Все чаще нас атаковали самолеты. Мы прятались в лесах и, маскируясь, ждали ночи. Только тогда, под звездным небом, очищенным от дымных грез, мы делали бросок на пятнадцать — двадцать, а то и тридцать — сорок километров.

Днем, сидя в лесу, наблюдали, как по всем дорогам, тропинкам, прямо по полю тянулись беженцы. На автомобилях, велосипедах, повозках, пешком. А перед ними бежали лесные и полевые звери. В сумерках вместе с вечерней зарей огромными стаями проплывали по небу птицы. Тогда-то впервые в жизни мне пришлось увидеть, как на песчаном берегу реки возле разрушенного моста толпа ждала, когда нащупают брод. За этим табором, что стряпал у костра еду в котелках, эмалированных кастрюлях, консервных банках, тянулись за реку звери. Олени и дикие козы, кабаны и зайцы. Нечто подобное я видел только во время половодья. Тогда в лес на песчаном холме бежали даже крысы и мыши. Они выбирались из земли, выходили из сараев, из конюшен и, сбившись в огромные стаи, трусили к лесу. Я помню ослепленных солнцем кротов. Они выбирались из земли, пробегали несколько шагов и снова уходили под землю. По изрытому полю и лугу можно было определить, куда они бежали. От беженцев мы узнали, где немцы. Рассказывали всякие ужасы. Мы готовы были им поверить, ведь мы видели, как бегут звери и летят вместе с зарей птицы. Из рассказов отца о последней войне я не мог припомнить ничего подобного. В те времена сражение начинали только тогда, когда население уходило в безопасное место.