Юлия Кокошко - Шествовать. Прихватить рог…

Итак, пылкие розы земные, хранящие меж лепестками — благоуханные романы до гроба, а для бедных — скетчи и анекдоты, теперь курились для Эрны — смрадами и отливали небритой крапивой.

Предполагается эпизод, где приезжий воскресает из раздольных маршей по тверди, хотя неважно, меж каких антраша выкроен рубиновый миг, но не на стойбище скотоводов, а на мякине кресел, выставленных принимающей стороной, и разлистывает страницы, заранее вынесенные ему той же стороной — из подземелий замысла, и, возможно, сдувает присыпавшие страницу перины прежних чтецов или прах писавших, сушит чью-то слезу, а нежная Эрна собирает чай… Да, что естественнее, чем забрести в чужой холодильник, данный тебе насильственным путем, осмотреться и проанализировать чавкающий, сосущий евророзетку, надкусить хрустящее то и углеводное это, или мистифицирующее это и знатное то, перекусить, как соперницу… как все сладости любви, ее стреляющие маслом пампушки в пустышках повидла, слепить выводы о вкусах хозяев (переметных портмонетах, шевролетах, пежотах) — и сляпать ехидно постный гостевой бутерброд, и наблюдать — как работает.

Однако в реальном доверенное лицо подсолено дробью иллюзий, а не мимикой сопереживания. Прекрасная дева дозирует общение голодающих с прекрасным. Точнее, почти не болеет о приезжем и носит по принимающей стороне — не предусмотренную поручителем бурю. Cito: возобновить композицию фигур — от вчера и перевыполнить в завтра, стройную, где не приважены — ложные боги, и чудный голеадор — герой битвы за Эрну, а не за улицу, раздувающую его, как муар, — тут и там, и везде, где ей не хватает массы. Или отозвать ранний круг, тоже успешный, где бессмертный еще не намекнул свое превосходство над рядами и не упорствует во зле существования. Вариант компромиссный: воскресает и расцветает — пока на него смотрит Эрна, в паузах — мятые буераки. Дева медлит с подвижничеством — с подачей угощений, и зреют сухая голодовка и самоедство, а медиатором в кланах вещей опознан — не хладнотелый папа-атлет в белом и храм его кухня, но прибор телефон, возможно, все поправит связь с этого ларчика — форма академическая, держит фундаментальный лексикон и рабочее слияние звучащего — с настоящим, ибо привязан вдали от окон, низко летающих в иллюстрациях, никаких контрагалсов, из познавательного лишь гость с перекрестка дорог — сквозь волынку кухонных, коридорных, кабинетных разворотов, от рамы к раме уменьшаясь, сокращаясь, выветриваясь. В приближении первом — старожил, серебристый лозняк, наст, подсочки глаз каплют голубизну. Во втором, гостином, — чужестранец, у ноги посох, разбередил неустойчивость, захлебывающиеся шоссе и эстакады, расторопные тракты, кислоту троп и тропов, что-то раздражающее, поплывшее, неузнанные запахи… В третьем створе, нагулявшем даль и сливающемся, отставлен — бок о бок с бессмертным , и в тесноте и в сравнении — поэма уныния. Дева-серна не околдована и готовит телефонный разговор, а когда на что-то ложится серебряный блик, вяло перебирает, чем затеплить безмолвие, и наготове — трамвайные голоса: мы ведем большую внутреннюю работу… всегда принимаем эффективные меры… расправляемся безжалостно и мгновенно… Silentium, гул пламени и соловьиный щелк и сип — беспрерывное бушевание чайника, ветерок страниц, раскрывшихся — одному, и в одних руках — уменьшены и неполны. Недостаток аудиозаписи, отмечает Эрна, из хищных птиц, чей орган скуки — желудок, дефицит его уханья, воплей, перестука когтей.

Второе постоянно влекущее Эрну устройство — часы, медаль на лацкане лорда-шкафа, тщательно ретушировано — затерта сечка минут, носогубные складки стрел сняты, чувство вращения не улавливается. Та же стойкость — и у нее на запястье, и Эрна подозревает, что оба счетчика забыли взбодрить — почему не случиться и этому казусу? А если совпали в показаниях, так налицо нечаянная рифма: склероз и девичья рассеянность. Бедная дева кружит по дому стрелой и ищет хронографы, ходики, репетиры и скелетоны, клепсидры или куранты, чтобы отогреть поступь событий двойной плетью, и сама готова пропеть кукушку, но птица-временщик строчит — по-крупному…

Кто-то из новых подруг — зависть к вольным, досада, клаустрофобия — предлагают дорастить скудный круг до аттракциона и обнаружить на принимающей стороне — что-нибудь потаенное. Не трубочку долларов, но состоятельную семейную проблему, знаки порочности, ползущего в поколениях проклятия, наконец, уточнить культурную низость патрона. И, зайдя в медвежий угол сатрапии, дева Эрна для старта лениво отгибает какой-то покров и тянет случайный ящик… в коем — железный и деревянный молоты, иззубрены побиванием мяса, и вспыхнувшие лучами ножи и окантованные багрянцем салфетки — тоже длинно ждут свою трапезу и парируют нечистую совесть Эрны.

Но на носу — очередное дурное совпадение. Входную дверь начиняют тумаками, и нежная дева Эрна танцует и летит — обнять Свободу, а это прибывает соседка, застенная тетя тяжелых лет — и тоже не сердобольничать, а час — принять муки, скорбь и слабость, та и эта покалывают, постреливают, ворошат шлаки, в общем — отталкивающе, особенно — отсутствие прямого провода, на котором дежурит «скорая помощь». Эрна сразу же провожает страдалицу к какому-то кругу цифр… честно пытаясь не спутать телефонный и часовой — все спаяны ее собственными планами и стали одно , хотя кто сказал, что Время не сможет прислать за болящей экипаж? — и доброго пути, доброго периметра… Но к любезному пожеланию предусмотрели скушать изящное драже, «Гедеон Рихтер», а то «Мольтекс», и отрывать Их Скорейшество от толп несчастных, возможно, безнадежных — ради ее пустяка?! Просто дуся чуть-чуть пососедствует — рядом с молодостью, при которой ей не так страшно… и, чтобы не мешать э-э… простите, а ваше имя? Только в этом помещении, до сих пор вас не знавшем, или — в родной среде? — здесь изучают наколотую на плечо Эрны бабочку. Ей показалось или с девой кто-то еще? Позвольте заодно и его статус… Чтобы не мешать, страстотерпица оределится в комнате старшей дочки, с которой дружна во-от с такого ее бессмысленного лепета, конечно, если не возражают нежданные пришельцы. Значит, на площади старшей бессмысленно лепечущей, ни в окрестности Эрна уже не ставит в увлекательной игре «Шмон с пристрастием» и ничего феноменального не выпустит.

Если дева-серна отклонилась от вмененного ей сопереживания голодным, то тревога о здоровье обитающих за стеной еще короче, и не потому, что молодость проморгала увлечение зрелости — сотрясением состава, давлением, прессованием, а просто пожаловавшая не отвечает воспитанному в Эрне вкусу: в щеках пресыщенна, платье — сбор-гигант козочек, или божьих коровок, или чьих-то других, на каждой особи — зрачки, зрачки, так что скорбь наверняка присмотрела, отследила в стеклянных образах и в скривленных бетоном звуках, как в квартиру, что под крылом ее доброты, ввалились — старый волокита и рулевой юноша, которого сменяет дева еще возмутительнее, и не умиротворилась, решила попасти содомитов. Приходила к мухе бабушка-пчела… К тому же скученность недомогающих — и чужестранец и коровница из застенка — как разом остолбеневшие часы. Хотя что есть — совпадение? Каждый из названных и упущенных скромно подбирает факты по росту, насыщает собой — семье на радость, но кто-то приваживает стороннее — в личные происшествия, препоны, турусы, так стоит ли спрашивать, кто — дерзновеннее? Ну и так далее…