Юлия Кокошко - Шествовать. Прихватить рог…

— Значит, классика? — скептически спрашивает нежная дева. — Здесь, сейчас — и именно твоя бричка?

Странное совпадение — уже не первое в начатом Эрной дне, впрочем, кто подсчитывает?

— Сила постановки — в ансамбле! — восклицает Петр. — Что нам потеря одного с кушать подано ?

Ему не обязательно возмущаться, хватит пожать плечами, подсвистеть хорошую музыкальную тему или посмотреть в небо, поймать глазом — салажек в желтом пухе: птенцы облаков, подсмотреть на косогоре лазури, как разрывается блестящая самолетная корда, и ощутить себя свободным… ведь коллизия запущена — и, приложившись губами к сладкой бабочке на плече девы, молодой с той же радостью отбывает вдаль.

Но многая честь предпринятой Эрной жизни давно протиснулась и представилась, например — грандиозный цветок Любовь… возможна плоская раффлезия с марочным ароматом, дохнувшая к Эрне лепесток — в трех станциях ее утра. Влачась к поручителю в жаровне трамвайной, однажды Эрна окунула выжженный покорностью взгляд в окно, не так прозрачное, чтоб рассматривать — высший замысел, точнее, штрихованное улицами — раскатистыми и волосными, привздернутыми и гнутыми ходоком — к своим целям, и в пеших вдруг показался Эрне — бессмертный , молодой голеадор, горделив и размашист — размахнется за голь великолепия, чтоб выиграть и ту сторону, кто до сих пор поклонялся Эрной Единственной, по крайней мере — разделял обращенный к нему восторг ее сердца. Но показался не с Эрной, как должно предположить, а — с незнакомкой, не менее увлекательной, и говорил к ней слова, снесенные от Эрны: то ли разная плотность достоверного — трамвайного и уличного, то ли диафония, а течение августа, слишком кипящее, заносило руку великолепного — на плечи незнакомки, хотя возможны — случайность, и разминка суставов, и жест художественный, равняющий руки — в любви к ближним… Но гадкий вопрос прохватывал Эрну: если двое вместе — уже на утренней магистрали, не сошлись ли — еще на вечерней? Как нежные пальцы Эрны сошлись на долгошеем трамвайном поручне и на ожоге? Однако участие молодого голеадора в этой ветви событий не планировалось, и потому трамвайная Эрна разумно прикрыла веки, позволяя мгновенью довершиться, чтобы следующее было чисто и не сквернилось предвзятостью, а заодно, положась на крутизну рельсов, сместилась к новому окну — и, глядя в дважды свободное это, могла вернуть себе легкое дыхание. То был — не отвесный побег блаженных, но злонравная гримаса окна! Во всяком случае, прохожий, опрометчиво принятый Эрной — за бессмертного , обрел лицо — малярную тоску и незначительность до звона в стеклах, чем можно отзвониться и по его подруге. Сообщество же трамвайных голосов преподавало Эрне на примерах — не факт, что судьба напичкана невзорвавшимися кубышками, но душа подозревающая, душа-зайчиха — презренна и отправится нищенствовать! Правейший в голосах доносил: признаюсь без ложной скромности, моя работа приближается к совершенству! Левый голос, насморочный или еще левее, повествовал: я, наконец, научился гордиться собой!.. А козловатый на гражданской позиции задней площадки задушевно вспоминал: я всегда был поэтом-нонконформистом… Правда, в трех шагах от прощенных невзрачных внезапно сорвал внимание Эрны — еще один кавалер-ходок, и был — несравненно ближе к поджегшему ее сердце. Так подобен, что пальцы девы все туже сходились на длинношеем стебле трамвая, этот — истинно он! И не на партизанских тропах, а на распахнутом проспекте! Распахнут — в окне, в коем Эрна искала спасения, но встретила — еще нечестивее! Запахавшее в шаг к кавалеру — не только уличную красотку, форма одежд — тропическая, но даже… о сундук мертвеца! О клади! Бессмертный , горделив и размашист, голосовал на откосе, чтоб добряки-автомобили перешвырнули его и багаж — к порту воздухоплавающих, к нездешнему счастью, и лица попутных уже не коротили местные радиусы, но ширили международные орбиты!

Кто-то в развязных трамвайных, протискиваясь сквозь Эрну, вытер апогей видимого, и дева не успела подробно рассмотреть поэтов отъезда, нонконформистов счастья. Но, возвратив зрелище, опять вздохнула безоблачно: слава Создавшему, был убедителен и приблизился к совершенству, но и на сей раз — вскользь! Ну, разумеется, там не бывает промахов, и снова ошиблась смотрящая. Но если воспитанная улицей улица чует песьей головой — тайные страхи, и еще не остановлена и предприимчива, отвертеться ли от ее затей столь нежным, как Эрна? Которая в ту же минуту в самом деле увидела — голеадора , нельзя ошибаться трижды, хотя кто считает? Но низколетающая, неаккуратно летящая меж головами то ли черно-белая птица, то ли кусок вчерашней газеты — мета крепкой реалистичности. Настоящий бессмертный размашисто провождал улицу — в беседах с посланницей внемлющих оком, и ртом, и прочим отверстым, возможно, имевшим — декоративный характер: и брюшко, и колено — бронза, во всяком случае — об руку с Восхищением, и железный гладиолус трамвая в руке Эрны почти допревращался в копье. Здесь, при хорошей игре, на первой же остановке — бросают угарный поезд и его подкопченные стоп-комиксы, но отшагивают проспект — назад, навстречу планиде, расплывшейся — на две мины, и вглядываются в каждую — по наущению братства или от имени непринужденности! Но нежная дева задушена чужой волей: властитель мелкий и лукавый — над нами и вокруг — частотнее пограничного столба и, очень похоже, плотояден… Эрна опутана — вырванными у нее обетами, безжалостными посулами и ожиданиями, а также собственными проклятиями — их деморализующее развитие не остановить… Словом, Эрна помещена в цикл, где не выбрасываются из нанятых огненной дугой и громом вагонов, чтобы сличать оконные открытки и взаправдашнюю ярмарку улиц. Эрна превращена, удача надеется — временно, в куклу-имбецила, напяленную фартуками и юбками на раскаленный чайник и вытягивающую на зубах — улыбку победы. Конечно, есть походные телефоны — и в сумочке Эрны, и в складках противника, и можно немедленно протрубить, но уплетешь — что-нибудь восторг по книге книг, наконец вынесенной голеадору — из библиотечных подземелий, и чмоканье, с которым сейчас полистывают мечту и не смеют расколоть праздноречием — священную тишь читален! Наблюдать же — немыслимо асинхронное звуку. Приправленное беззвучным смехом — и удвоенным! Самонадеянно помещенным — в непрозрачное! И Эрна, так и не вытащив телефон, вплетала голос — в идеалы трамвайных: а я предпочитаю — чистые книги, по которым еще не прошлось полчище читателей, жадных прихожан, не вытоптали строки и не набили своих карандашных птиц, и не забрызгали семечками, наваристыми толкованиями и кляксами щец, куда не проникли пастыри, чтоб подбивать прихожан в колонки — под верхней крышкой, без конца прицарапывая новые головы, и никто не встал между мной — и творцом, между нашим снесением — напрямую!