Виктория Хислоп - Возвращение

Не успели они оглянуться, как женщина вернулась. Через руку у нее были перекинуты два платья, и Мерседес примерила их в задней комнатке. Ей было непривычно снова ощущать вес оборок и то, как выразительно они колыхались вокруг ее лодыжек. Одно из платьев, красное в крупный белый горох, село на нее лучше другого. В груди и рукавах оно ей было широковато, но для танцев все равно подходило куда лучше ее изношенной юбки.

Девушки ушли, пообещав вернуться ближе к вечеру.

Гитарист, мужчина лет пятидесяти, оказался довольно умелым, он неоднократно играл на хуэргас , но предпочитал выступать сольно, а не в качестве аккомпаниатора. Их репертуар понравился зрителям, они смогли хоть на несколько часов отвлечься. Время от времени слышались редкие, приглушенные «Оле!».

Мерседес удивилась, насколько механическими выходили ее движения, когда она танцует только ради денег. Это было так не похоже на ту встряхнувшую ее ночь в Альмерии. Но в чашку, с которой Ана обошла зрителей, летели монеты, а хозяин кафе, взяв из кассы пригоршню мелочи, с улыбкой сунул ее девушке. Выручка в тот вечер порадовала.

– Я двигалась как деревянная, – сокрушалась Мерседес, когда они с Аной улеглись спать.

– Да не переживай ты, – утешила ее Ана. – Никто и не заметил. Они просто наслаждались представлением. Ты в любом случае перетанцевала собачку!

Мерседес рассмеялась:

– Лучше бы они в кукольный театр сходили.

Они проделали то же самое еще в нескольких городах, пока медленно продвигались в сторону Бильбао. Мерседес поняла, что зрителям нравится, а что оставляет их равнодушными, она и танцевать стала иначе – уверенно и бережно расходуя силы. Редкие зрители замечали, как мало души она вкладывает в танец. Девушка понимала, что за живое так никого не взять, но это был неплохой способ заработать на жизнь, и она была счастлива поделиться деньгами с Аной и ее родителями. Танец снова, теперь уже иным способом, спасал ее.

Все то время, пока они путешествовали в автобусах или грузовичках фермеров, родители Аны почти не разговаривали, и Мерседес часто ловила себя на том, что рассматривает сеньора Дуарте и думает о том, как трудно ему делать вид, будто она его дочь. К середине марта они добрались до подконтрольной националистам территории. Сеньор Дуарте держался еще более напряженно, чем прежде. Здесь на каждом углу можно было наткнуться на доносчика.

– Больше никаких танцев, – сказал он девушкам одним вечером. – Неизвестно, как их здесь воспримут.

– Да какая разница, отец? – воскликнула Ана. – Всем нравится, как танцует Мерседес, что тут такого?

– А то, что этим вы привлечете к нам внимание. А нам это ни к чему. Нужно вести себя тихо и не высовываться.

Вечера, занятые танцами, здорово скрашивали их путешествие. Мерседес полюбила чувство освобождения, которое охватывало ее во время каждого выступления, к ней вернулось прежнее воодушевление. Ей было жаль отказываться от танцев перед публикой, но она понимала, почему Дуарте посчитали нужным их запретить.

Отец семейства никому не доверял; часто было затруднительно понять, на чьей стороне лежат симпатии того или иного человека, даром что они находились в глубине удерживаемой националистами территории.

Несколько раз за время путешествия их допрашивала Гражданская гвардия. «Откуда едете? Куда направляетесь?» – пролаивали жандармы, блестя лакированными шляпами на макушках. Они были знатоками своего дела: могли разглядеть тончайший слой испарины, выступившей на лбу допрашиваемого, или заметить, как он отводит глаза от их сурового взора. Бегающий взгляд или чувство неловкости мгновенно вызывали подозрение, и допрос растягивался.

Сеньор Дуарте на их вопросы отвечал, не сильно кривя душой. Он забрал семью с республиканских территорий, путь держал к брату, в Сан-Себастьян. Жандармы верно заключили, что он поддерживает Франко, хотя кое-кто обратил внимание на выражение лица его супруги, окружавший женщину запах страха, ее молчание. Чуднó, но не повод для беспокойства. По их мнению, обществу бы не повредило, если бы жены жили в страхе перед своими мужьями. Они-то искали подрывные элементы, а эта женщина с двумя дочерьми, изображавшими полнейшее безразличие к тому, что происходило вокруг, казались довольно безобидными.

Через проведенный вместе месяц они добрались наконец до развилки на дороге, откуда Ана с родителями направятся в деревню к ее дяде, а Мерседес продолжит свой путь на север, в сторону Бильбао, и ей снова придется вступить на территории республиканцев. Мерседес с Аной старались не задумываться над тем, что дальше им придется путешествовать друг без друга.

Сеньор Дуарте попрощался с ней весьма сухо, сеньора – с куда большей теплотой.

Их дочь держалась за Мерседес так, что могло показаться, будто она никогда ее теперь не отпустит.

– Пообещай мне, что мы еще встретимся, – потребовала Ана.

– Конечно встретимся. Как устроюсь, сразу же тебе напишу. Адрес твоего дяди у меня есть.

Мерседес была твердо намерена не давать воли чувствам. Обещания встретиться ограждали их от немыслимого будущего, в котором они могли больше никогда не увидеться. За эти недели они ни на миг не расставались, ни днем ни ночью. Редкие сестры становятся так близки.

В Гранаде Конча продолжала управлять «Эль Баррил». Недели тянулись невыносимо медленно, и бар занимал все ее время. Повседневные заботы были единственным, вокруг чего строилась вся ее жизнь теперь, когда она прекратила ездить к Пабло на свидания в тюрьму. В первые месяцы после его ареста Конча навещала мужа так часто, как могла, но война затягивалась, и делать это становилось все труднее. На дорогах стало опасно, она постоянно боялась ареста, да и сами поездки не лучшим образом сказывались на ее здоровье. Две недели назад Пабло заставил ее пообещать, что она не будет больше приезжать.

Разделенные двойным рядом решеток, они стояли и глядели на расплывчатые в полутьме очертания друг друга. На таком расстоянии исключались любые разговоры, они разве что могли прокричать друг другу пару слов, стараясь перекрыть гвалт других пар, обменивающихся новостями. Рядом стояли тюремщики, потому о том, чтобы поделиться какими-нибудь секретами или страхами, не могло идти и речи. С каждым посещением Конча видела, что муж заметно сдает, но через железные прутья не могла рассмотреть, как на самом деле скверно он выглядел. Это было к лучшему.

– Кто-то должен оставаться сильным, керида миа, – сказал Пабло; голос его был едва слышен.

– Но это меня должны были посадить, – ответила она.

– Не говори так, – одернул ее Пабло. – Лучше уж я останусь здесь, чем ты угодишь в одно из этих ужасных мест.