Татьяна Виноградова - Непростые истории 3. В стране чудес

Длинная, покрытая жесткими рыжими волосками конская нога неестественно вытянулась вдоль тела. Сустав так опух, что рана почти не видна, но старый кентавр знал – она всегда там, скрывается в шерсти, всего-то небольшая, в полмизинца длиной, язва от укола стрелой. Но от этой незначительной ранки нога охвачена многодневным, многомесячным, годами не прерывающимся ни на миг жаром. С утра и до утра по всему лошадиному телу блуждала боль, принимая форму то бурного спазма, то дёргающей судороги, то пульсирующей струи, выгонявшей на поверхность порченую кровь.

Поначалу Хирон пытался применить все накопленные знания и опыт – неслучайно Аполлон прислал ему в ученики отпрыска своего Асклепия. Мальчик был смышлён, с наивной готовностью предлагал прикладывать компрессы из листьев латука, капусты и тёплую кашу из репы. Забавный малыш! Теперь далеко, на острове Кос, лелеет мечту воскрешать мёртвых. Кому нужны мёртвые, испившие воды реки Леты? Куда им идти? Мальчик слишком мечтателен при всём великом таланте.

Зеленоватая пена, пузырящаяся у входа в рану, отметала все надежды на скорое избавление от недуга – то закипал яд Лернейской Гидры, многоглавого и многоязыкого чудовища. Гидра убивала каждой из девяти зубастых пастей с неотвратимостью молнии Кронида, её болотная кровь хранила в себе всевозможные способы отнятия и коверкания жизни. Гидра была безмозгла, но живуча, механически воспроизводя всё новые головы, несущие смерть, недаром вскормила её Гера, мать богов и хитрая женщина. Гераклоненавистница хлопала в ладоши от радости, когда смертный байстрюк её мужа отчаялся и почти отступил. Почти – ключевое слово почти! Геракл никогда не отчаивался до конца, то ли от простоты своей души и невеликого разума, то ли от широты геройского сердца. А победить ему помог – косвенно, конечно косвенно – давний недруг гордой царицы Олимпа, тот самый, который придумал, как добывать огонь… «Но тс-с-с. Не будем думать о нём. Рано, ещё рано…».

Поседевший от болезни кентавр повторял про себя истории подвигов своего юного друга, бормотал имена, перечислял места сражений, описывал деревни и городишки, у которых останавливался великий Геракл. Хоть бы ненадолго забыться! Но в этом и суть пытки бессмертием – ты умираешь от боли бесконечно долго. И под утро, когда роса окрасила серебром жёсткие травы Пелиона и Гелиос тяжело оторвал свою колесницу от восточного края небесной дороги, Хирон, наконец, смежил усталые веки.

***

Геракл был сегодня особенно энергичен и в отличном настроении. Ещё поутру туман клубился в долинах, обещая солнечный день. Среди выгоревшей прошлогодней травы пробилась нежно-зелёная поросль. Совсем немного – и просторы Эллады окрасят капельками жертвенной крови анемоны и маки. Близилась пора цветения, которую жизнелюбивый герой предпочитал даже времени осенних праздников плодородия. Пусть Дионис мог выставить ему лучшее вино и заставить биться в экстазе прекраснейших плясуний, но невинность весны была милее Алкиду-Гераклу. Среди людей и так довольно пресыщенности и похоти (и Геракл никогда себе ни в чём не отказывал), но, оказавшись вдали от городов и жилищ, застывал при виде бесконечной череды склонов, разрываемых оврагами и синей линией горизонта – там, где Уран-небо беседует с Океаном. Геракл любил Пелион, где провёл немало времени, горюя о несчастной любви. Здесь он полюбил встречать рассветы и провожать закаты, чаще всего на пару со своим другом Хироном.

Полуденный Гелиос застал его одного. Кентавр не мог выйти навстречу, и Геракл отлично знал, почему. Он не боялся, что стряслась беда: хуже, чем есть, быть не могло. Геракл шел размеренной походкой человека, привычного к большим расстояниям. Чем ближе чернел зияющий вход в пещеру Хирона, тем крепче герой стискивал зубы и тем увереннее ставил ступни. «Это случайность!» – твердил Хирон. «Это судьба! – бормотала Пифия, прикусив терпкий лист лавра. – Не позволит в себе усомниться Ананке». «Это мой гнев и моё безумие», – стонал Геракл, обхватив кудлатую голову. Он знал, что ему нельзя впадать в буйство – открывалась лазейка, созданная Герой на потеху себе и родне. Гнев незамедлительно заставлял кровь буквально гореть, так что по коже ходили мурашки, а в голове било набатом: «Отомсти! Уничтожь! Убей!». Геракл боялся себя иногда, если даже Цербер при виде него поджимал хвост, а Танатос-Смерть отворачивал бледный лик и спешил найти новую жертву, хотя Геракл отлично знал, что встречи им не избежать…

Несмотря на небесного отца, рожденный на Земле Геракл чувствовал себя спокойно рядом с Хироном, чьё тело пребывало в движении из-за наличия шести конечностей: копыта постукивали и нервно переступали с места на место, руки помогали жестикуляцией объяснять и показывать удивительные тайны бытия, до которых простодушному герою не было никакого дела, пока их не коснулся мыслью этот бессмертный получеловек. Геракл приходил слушать его и делиться рассказами о странствиях. Точнее, сперва рассказывать, а потом слушать, ибо любознательный кентавр принимался пересказывать все нехитрые байки героя, придавая пустячным событиям неожиданный смысл и прогнозируя новые – в чем тот убеждался всякий раз, спустившись с Пелиона.

Раньше, когда Алкид был безусым эфебом, а рыжие кудри Хирона не тронула седина, полуконь всегда встречал своего гостя внизу, сбегал навстречу тяжёлым галопом, и комья земли с редкими щетинками трав разлетались позади. В последние годы Геракл приходил один и всегда к одному: друзья покинули раненого кентавра. И не оттого, что тот стал раздражителен и брюзглив, и не от собственной неблагодарности и беспамятливости (это не неологизм, а архаизм, так что не режет; к тому же забывчивость – это слово нейтральное, означает физическую неспособность держать что-то в памяти, а беспамятливость – с отрицательной коннотацией, когда намеренно забыли и не вспоминают). Все эти герои, боги и титаны избегали смотреть на бесконечную муку их гостеприимца. Мудрость хозяина не умаляла его страданий – она подчёркивала их своей бесполезностью. Хирон старался молчать, но периодически морщился от боли и терял нить разговора. Вонь от гниющей конской плоти смешивалась с острыми ароматами ненужных примочек – пещеру заполнял запах безнадёжности. Никто сюда больше не заходил, предпочитали краткие приветствия и обмен новостями на воздухе. Лучшие же друзья не могли находиться рядом: один томился в сердце мрака – в Тартаре, другой прятал глаза и винил во всех бедах Хирона только себя. Но всё же иногда второй приходил, потому что был в силах прийти и не в силах отказать.

Сегодня Геракл начал подъём по еле видной козьей тропке, свернул пару раз, подтянулся на руках, сокращая расстояние до нависшего уступа, продвинулся – и вот уже он на лужайке у жилища кентавра. Тот сидит перед входом в пещеру, загораживая чернеющий вход широкой спиной, длинные волосы, усы и борода, ещё недавно густые и отсвечивающие на солнце благородной бронзой, словно подёрнуты пеплом. Всё конское тело осыпано мелкими гнойниками, шерсть лезет клочками, кожей обтянуты ребра, под ней виднеются истончившиеся ветки сухожилий и вен. И всё же яркие голубые глаза смотрят с извечной хитрецой. «Кентаврам не верь!» – справедливо говорят в Элладе: полуконям, кроме грубой силы, буйства и кровавых драк в брачный период, свойственна особая лихая хитрость, не подвластная человеческой логике, иная по сути.