Юрий Козлов - Новый вор

Перелесова прошиб пот — он вспомнил, что Верден совершает покусы , волком выгрызает… когда от человека, как выразился Василич, разит. От Дениз в данный момент разило (неуместное слово!) так, что у Перелесова, не рискнувшего после текилы и тёмного пива освежиться, как она, шампанским, кружилась на соседней лавке голова.

Замирая от ужаса, он сполз на пол, шепча: «Верден хороший, хороший пёсик», закрыл грудью промежность сладко застонавшей подруги, еле вытолкал упиравшегося всеми лапами косматого наглеца за дверь. Тот, однако, не уходил, недовольно сопел на крыльце. Да чем он… кроме покусов… занимался на таможне и мясокомбинате, нехорошо задумался Перелесов, спихивая дверью Вердена с крыльца.

«Это было классно, — неохотно разлепила глаза Дениз. — Не знала, что русские так умеют…»

«Мы, русские, — перевёл дух Перелесов, — всё умеем!»

От Дениз мысли переодевающегося в номере перед походом в баню Перелесова плавно перетекли к другим подругам. Некоторые просквозили, как бесплотные тени перед взором посетившего Аид Одиссея. Потом они начали наполняться цветом и плотью, но как-то непоследовательно и избирательно.

Пограничным (это слово сейчас определяло в жизни Перелесова практически всё) явился образ Эли — смешной, похожей на цыплёнка, девушки, с которой он общался в давние контейнерные времена. Из какого-то свечного, иконного полусумрака, из-под надвинутой на лоб косынки на Перелесова уставились её не то чтобы печальные, но исполненные необъяснимой мудрости глаза. Эля, служившая, если ему не изменяла память, экспедитором на Курской птицефабрике, словно знала некую, тоже не то чтобы печальную, но неотвратимую истину. Перелесов, в принципе, тоже знал, но он и Эля смотрели на неё с разных углов, а потому видели по-разному.

Истина заключалась в том, что мир давно превратился в бройлера, то есть в обречённую, предназначенную к съедению, утратившую видовые признаки птицу, которая никогда не выберется из металлической секции. Перелесов видел в бройлере не лучшего качества генно-модифицированное мясо. Эля — изуродованную гормональными экспериментами Жар-птицу, Сирина, Алконоста, освещавших некогда земное небо , дарующих надежду падшим душам. Угол зрения Перелесова пластал бройлера, как поварской нож. Эля тянула из своего тихого свечного уголка протестующие руки к ножу. Но Перелесов при всём (а его не было) желании не мог отвести нож. Он знал, что бройлер, как и John Barleycorn, must die!

Большая квартира на Кутузовском проспекте, Пра в черепашьих очках, прогуливающаяся по набережной с разжалованным министром Щелковым вместо того, чтобы вытаскивать отца из театральной студии ЗИЛа, вонючий гастроном, где мать получала завёрнутую в качественную коричневую бумагу вырезку по номенклатурным партийным талонам, выпивающий на кухне, обижаемый властями отец, школа с грузинским классом, бодрая биологичка, воспитывавшая внука-негритёнка по имени Иван, Авдотьев-старший (план, как отыскать младшего, пока скрывался в тумане нестандартных решений), сиреневый манекен, набережная Москвы-реки с выбитыми фрагментами чугунной ограды, вытянувшиеся вдоль вытоптанного газона фуры, стелящийся над набережной синий дым от спиртовок… Ушедшая жизнь вдруг налетела… лебедем, нет, бройлером! клюнула Перелесова в темя, затуманила глаза. Бройлер, определённо, не хотел идти под нож.

Следом за сумрачно-иконной Элей, вне всякой очереди, ожила аргентинка Грасиела, с которой он всего-то провёл единственную (неполную!) ночь в отеле в Буэнос-Айресе.

Натянутое бельё на большой, как ледовая арена, кровати в номере сильно пахло лавандой. Грасиела оказалась нетипичной латинос. Перелесову пришлось немало потрудиться, прежде чем лёд на кровати растаял. Запах лаванды поплыл вверх. Грасиела, приложив палец к губам, шепнула Перелесову, что два дня назад клиента — бизнесмена из Уругвая — ночью в номере заели… вши. Этот идиот их сфотографировал, стал звонить из номера в Лондон, в Международную гостиничную ассоциацию. Те, естественно, сразу дали обратную связь. Сначала специально обученные colectivos его избили, вытащили сим-карты из всех смартфонов, на всякий случай сфотографировали с голым подростком, дали немного денег и переселили в полулюкс. А бельё во всех номерах пришлось залить лавандой. Вши её не выносят.

У Грасиелы были аспидно-чёрные волосы, тонкие черты лица и интимное тату в виде солнца. Перелесову сначала показалось, что там паучок. Но не это, хотя это тоже, запомнилось Перелесову, а долгий рассказ Грасиелы о Мендосе — винной аргентинской провинции, откуда она была родом. Грасиела так гипнотически живописала её красоты, что Перелесов, не выпуская из ладони солнечного паучка, как будто перенёсся на виноградные холмы и луга долины Ла-Риоха, потерялся в её хвойных лесах, рассекаемых снизу быстрыми речками, а сверху ступенчатыми, преобразующими солнечный свет в радужный туман водопадами. Зачем она мне это рассказывает, думал он, неужели, чтобы заполнить существующую между нами пустоту? Но это невозможно. Даже с помощью портаньола , на котором мы общаемся. Это вечная непреодолимая пустота между мужчиной и женщиной. В ней хорошо ориентируются проститутки, но она не проститутка. Она останется сражаться со вшами в Буэнос-Айресе, а я улечу в Лиссабон — прощаться с господином Герхардом.

Но пустота странным образом оказалась заполненной. Иначе он бы не вспомнил солнечного паучка на белоснежном лавандовом пляже. Каждый раз, открывая бутылку аргентинского вина, Перелесов искал на этикетке волшебное слово «Мендоса».

Засыпая ранним утром в летящем над океаном самолёте, он обнаружил на рукаве рубашке медленно ползущую, изнурённую лавандой вошь. При чём здесь вошь, подумал Перелесов, что за символ? Вошь пауку не товарищ? Или я, как вошь, прыгаю через океан? А может, это… великая вошь? Он беспробудно спал до самого Лиссабона.

Когда Перелесов в накинутой на плечи куртке защитного цвета шёл, сопровождаемый Василичем и порыкивающим на припозднившихся отдыхающих Верденом по вьющейся в заиндевевшей траве тропинке к бане, ему вспомнилась — опять вне всякой последовательности — женщина по имени Сандра. Хотя нет, определённая последовательность просматривалась — с Сандрой, дочерью народа басков, служившей в Интерполе, у него, как и с Грасиелой, случилась незапланированная единовременная близость — на пляже в Тель-Авиве перед самым отъездом с Международного семинара по изучению опыта арабо-израильского приграничного сотрудничества в условиях многолетнего вооружённого противостояния . Был и ещё один объединяющий момент — на людях Перелесов и Сандра изъяснялись, как положено, на английском, а между собой на портаньоле.