Андраш Беркеши - Друзья

— Ты действительно настолько любишь землю?

— У меня нет слов, чтобы в полной мере выразить это. Ну, ты сам видел, какое у меня хозяйство. Конечно, должна тебе признаться, многому я научилась от Жиги. Он чувствует землю, понимает.

— Кстати, что с ним?

— Воюет. — Она не хотела говорить о муже и вернулась к прежней теме: — Ну теперь ты понимаешь, почему я не пошла в гимназию?

— Теперь понимаю.

— Конечно, я не хотела оставаться недоучкой. Попросила отца нанять домашнего учителя, чтобы за пару лет изучить все, что необходимо знать деревенской девушке. Мы занимались по два часа ежедневно. Я сразу ему сказала, что латынь меня не интересует. Немецкий я знаю, поскольку это мой родной язык. Геометрия мне тоже не нужна. Я хочу изучить основы коммерции, банковское дело, знать литературу и историю. И конечно, научиться толково и грамотно писать сочинения на любую тему. Если бы ты видел, как прилежно я занималась! Мне исполнилось шестнадцать — красивая, развитая девушка. Господин учитель влюбился в меня. Я тоже чуть не потеряла голову, но вовремя опомнилась. Дала ему от ворот поворот.

— Ты спала с ним?

— Нет. Первым мужчиной в моей жизни был Жига Балла.

— И ты не жалеешь об этом?

— Не знаю.

Когда Силарда Леопольда призвали в армию, Зоннтаг поручил руководство фабрикой инженеру Тибору Маркушу, которого по причине косоглазия признали непригодным к военной службе. Этот сорокалетний мужчина, маленького роста, такой худущий, что кости можно было пересчитать, под бременем свалившейся на него власти проявил самые худшие черты своего характера, превратившись в бездушного, грубого и до крайности жестокого начальника. А ведь раньше это был деликатный и даже робкий человечек. Назначая его директором, Зоннтаг сказал:

— Учтите, Маркуш, мы с зятем целиком полагаемся на вас. Нам известно, что вы классный специалист и знаете производство, как свои пять пальцев. Единственный ваш недостаток, пожалуй, — излишняя снисходительность к людям. Не надо либеральничать. Начальник должен быть твердым и непреклонным, иначе его не станут уважать. Предоставляю вам неограниченные полномочия и полную свободу действий. Оклад — тысяча двести пенгё в месяц, квартира и отопление — бесплатные. Ну и, естественно, проценты с прибыли. Сколько именно — мы потом обговорим. В обиде не останетесь. Действуйте с учетом конъюнктуры, расширяйте производство. Все в ваших руках. Я со своей стороны обещаю вам всяческую поддержку.

— Премного благодарен, ваше высокоблагородие, — ответил до слез растроганный Маркуш. — Я все понял. Обещаю оправдать ваше доверие.

Новоиспеченный директор начал с того, что созвал начальников цехов для беседы. Говорил он тихо, почти извиняющимся тоном.

— Сейчас идет война, — сказал Маркуш. — Надеюсь, вы понимаете, что это означает. Фабрика — наше поле боя, наш фронт. Наше дело — здесь, на своих местах, ковать победу. Но если кто-то хочет сражаться с оружием в руках, скажите — я это мигом устрою. Гарантирую получение повестки вне очереди. А всех, кто остается, хочу предупредить: никакой разболтанности я не потерплю. С теми, кто не желает работать так, как того требуют интересы производства, мы расстанемся в самый короткий срок. В этих условиях возникает угроза саботажа, коммунистической агитации. Все эти явления необходимо ликвидировать в зародыше. Таковы требования военного времени.

Вскоре ему удалось добиться заказов на поставки для армии. Фабрику объявили военным предприятием; инженеры, начальники цехов и мастера получили освобождение от воинской повинности. Теперь работу фабрики контролировал назначенный военным ведомством комендант — отставной капитан Калман Херцег, который с утра до вечера ходил под градусом и, не слишком утруждая себя фабричными делами, подписывал все без разбора. Маркуш трудился на совесть, используя любую возможность для увеличения производства ниток и пряжи. Фабрика взялась выпускать и особые шелковые нитки, необходимые при изготовлении парашютов. Работа шла непрерывно — в две смены по двенадцать часов. Рабочие начали роптать. Маркуш совсем их загонял, даже пообедать толком не успевали; сверхурочные им платили ниже установленных норм; цеха в аварийном состоянии, тесные, с плохой вентиляцией; зимой же на некоторых рабочих местах можно было околеть от холода. Эти жалобы не доходили до Зоннтага: он редко заглядывал на фабрику, полностью положившись на Маркуша, поскольку занимался главным образом своим хозяйством. Да еще Ирмой.

В мае вернулся с фронта раненый Казмер, его поместили в будапештский военный госпиталь. Ранение было серьезным — раздроблено левое колено. Врачи сказали, что теперь он на всю жизнь останется хромым и с военной карьерой придется распроститься. Молодой лейтенант озлобился, стал мрачным и нелюдимым. Через два месяца отец привез его в Бодайк, и у них состоялся разговор по душам.

— Глупо обижаться на судьбу, — сказал Зоннтаг. — Что пропало, того уже не вернешь. К чему портить себе жизнь? Хромота — не самое тяжелое бедствие. И не только военная карьера существует на свете. Быть помещиком и фабрикантом тоже не грех. Богатство дает людям власть и определяет их положение в обществе. Так выше голову! Ступай на фабрику, войди в курс дела, изучи производство. Маркуш тебе поможет.

Казмер послушался отца и, хотя нога еще болела, начал ходить на фабрику. Знакомился со станками, цехами, производственным процессом, организацией дела, с людьми. Иногда останавливался возле какого-нибудь станка и с непроницаемым лицом наблюдал, как готовая нитка наматывается на катушку. Однажды жарким летним днем Казмер зашел в ремонтный цех. На нем была форма из легкого тика; он ковылял, опираясь на трость. Зала как раз прилаживал на место бронзовую втулку горизонтального подшипника, когда Казмер остановился возле него. Зала обернулся и поздоровался:

— Добрый день, господин лейтенант.

Казмер кивнул в ответ и, немного помолчав, спросил:

— Почему вы не в армии?

— Еще не призвали, — сказал Зала, вытирая руки ветошью. — И потом, заводу нужны специалисты.

Остальные также прекратили работу и подошли к Казмеру.

— Господин лейтенант, — обратился к нему слесарь Вилмош Буйтор, — можно вам задать вопрос?

— Пожалуйста.

— Когда кончится эта война?

— Что вам сказать? — Казмер заложил трость за спину и оперся на нее. — Я думаю, если до наступления холодов немцы успеют взять Сталинград, они двинут на Москву с тыла и разгромят русских. — Он взглянул на Залу, будто интересуясь, как тот отнесется к его стратегическим выкладкам. Но Зала помалкивал, не поддаваясь на провокацию. — Если не ошибаюсь, — снова заговорил Казмер, — вы в девятнадцатом были красноармейцем, не правда ли?