Андраш Беркеши - Друзья

— Да как же? — удивилась Гизи. — Когда я оформлялась на работу, вы сказали, что самая лучшая секретарша та, которая ничего не видит и не слышит. Это именно ваши слова. — Гизи, довольная своей находчивостью, осмелела: — Шари, лучше всего, если вы сами спросите товарища Залу. Он такой человек, что уж коли скажет, так от своего не отступится. Не станет ничего отрицать.

Хази смерила девушку взглядом:

— Не надо давать мне советов, хорошо? Позволь мне самой решать, что для меня лучше. Так значит, ты не можешь подтвердить?

Гизи достала бумажный платок, вытерла нос.

— Может, он что-то такое и сказал, но я не слышала.

Ауэрбах обменялась взглядами с золовкой.

— Я понимаю, голубушка, — сказала она Гизи. — Я очень хорошо тебя понимаю. В конце концов, Зала твой шеф. Только прими к сведению, что зарплату ты получаешь не от Залы, а от фабрики. Можешь идти, девочка, но не забывай о том, что я тебе сказала. Желаю твоей маме скорейшего выздоровления.

— Спасибо, — растроганно ответила Гизи и, понурившись, вышла из конторки.

— Врет, — сказала Хази. — Я ее знаю еще по школе. Она была моей ученицей. Упрямая, как осел. Если упрется — с места ее не сдвинешь.

Гизи направилась прямо к Зале и почти дословно пересказала ему весь разговор. Миклош задумчиво выслушал ее, а затем промолвил:

— Гизи, я вам от души признателен за поддержку, но вы спокойно могли бы сказать обо всем, что слышали здесь. — Он грустно улыбнулся. Подошел к окну, выглянул во двор. Дождь лил как из ведра, в лужах стояла вода. — А все-таки почему вы так поступили? — Он повернулся к Гизи.

— Да потому, что меня возмутило вранье Фекете. И очень обидно было, что Ирен ему верит.

— Ирен? Ах, да, Ауэрбах. А вы давно с ней знакомы?

— Два года. С тех пор, как здесь работаю. Честно говоря, я ее очень люблю. Исключительно порядочная женщина.

— А ее золовка Шара Хази?

— Ну, Шару я знаю давно. Она преподавала в нашей школе. Хорошая была учительница, всем нравилась. Веселая, вечно шутила. И очень справедливая.

Миклош прошелся по кабинету.

— А ты не боишься, что они теперь рассердились на тебя?

— За что? Я же их не обижала.

— Гизике, все гораздо сложнее, чем вам кажется. К сожалению, это еще только начало. Вы против своей воли оказались втянутой в сложную игру, и рано или поздно вам придется выбирать между своим начальником и руководством фабрики. Это трудная ситуация. Но, во всяком случае, если кто-то будет интересоваться, что я сказал или сделал, смело говорите правду.

Через несколько дней к Имре Давиду зашел Штайгл. Директор в это время разговаривал с профоргом фабрики Магдой Шандор. Это была тридцатипятилетняя стройная, высокая женщина, чернобровая, с черными кудрявыми волосами. Раньше она работала в прядильном цехе. Ее муж был агентом по снабжению в областном строительном управлении и постоянно находился в разъездах. Полностью располагая своим временем, она закончила вечерний университет марксизма-ленинизма. В силу ее природной восприимчивости учеба давалась ей легко, и, обладая цепкой памятью, она умела на практике использовать полученные знания. Никто от нее не слышал жалоб на усталость, она постоянно была в хорошем настроении, любила большие шумные компании, где царили смех и веселье, и никогда не пьянела от выпитого. Жили они с мужем в собственном двухэтажном доме, а кроме того, была у них и небольшая, прекрасно обставленная дачка на берегу озера. Имре Давиду нравилась эта обаятельная разбитная женщина, поощрявшая его шутливые ухаживания и не красневшая от фривольных шуток. Он чувствовал, что и Магда к нему неравнодушна. Скажи он сейчас о своем желании встретиться в субботу на рыбацком хуторе, пока Ева будет в Пеште, а Дежё Шандор где-то на юге страны, Магда наверняка ответила бы согласием. Все к тому и шло, когда неожиданно нагрянул Штайгл. Естественно, Имре не очень обрадовался его визиту. Но что поделаешь! Партийный секретарь без дела не явится. Штайгл сел напротив Имре и положил ему на стол два мелко исписанных листка.

— Читай, — сказал он и закурил сигарету.

Имре Давид углубился в заявление Ирен Ауэрбах, мрачнея с каждой минутой. Ему внезапно пришли на ум слова Каплара: «Человеческие качества Залы оставляют желать лучшего. Этот человек считает себя единственным настоящим коммунистом в стране. Никому не доверяет. Вечно кого-то подозревает, что-то вынюхивает, собирает обо всех компрометирующие сведения». Неужели Каплар был прав? Что за бес вселился в Миклоша? Раньше он таким не был. Сказать, что он чихать хотел на члена партийного бюро! Куда это годится? Имре подвинул бумаги к Магде. Та быстро пробежала их взглядом — содержание ей было известно. Ирен еще утром показала ей свое заявление, а заодно поведала кое-что о прошлом Миклоша, естественно, искажая и драматизируя события настолько, что сами их участники вряд ли узнали бы себя в этом пересказе. Магда, покачав головой, вернула бумаги Штайглу, а потом повернулась к Имре Давиду.

— Не сам ли ты дал ему такие козыри, Имре? — спросила она.

— Какие козыри ты имеешь в виду?

— Ну как же? Ведь ты на каждом углу заявляешь, что Миклош Зала — твой друг.

— Ну и что? Он и в самом деле мой друг.

— А не злоупотребляет ли он твоей дружбой? Тебе это не приходило в голову?

Имре закурил сигарету.

— Зала работает — дай бог каждому! Он фактически заново создал механический цех. Каждый теперь знает свой участок работы, простои сведены до минимума. Его план профилактических мер дает отличные результаты. Повысились показатели, возросла прибыль.

— Все так, Имре, — ответила женщина. — Но ведь станки, прибыли, показатели — это только одна сторона медали. Главное — человек. А ты бы посмотрел, как он обращается с людьми. Зала груб, заносчив, не считается с чужим мнением. Мы уже получили массу сигналов, но не давали им ходу, поскольку речь идет о твоем друге.

— А ты что скажешь, Карой? — обратился Имре к партийному секретарю.

— По-моему, не следует раздувать это дело. Зала действительно хорошо работает, знает, чего хочет. Наша задача — вывести фабрику в число ведущих предприятий области. И без Залы нам не обойтись.

— Значит, он имеет право чихать на членов партийного бюро? — встрепенулась Магда. — Только из-за того, что он хорошо работает?

— Я этого не сказал. Мне кажется, лучше всего вызвать его сюда и поговорить.

Имре кивнул и снял телефонную трубку.

Зала смотрел на всех троих без малейшего признака беспокойства. С интересом прочел заявление Ирен Ауэрбах и молча вернул его Штайглу.

— Ну, что скажешь? — спросил Имре Давид.

— А скажу то, что свидетелей при нашем разговоре не было. Мы с Фекете беседовали с глазу на глаз. Поэтому каждый из нас может изложить эту историю по-своему. А уж кому верить — дело ваше. Судя по этому заявлению Ауэрбах верит Шандору Фекете. И немудрено. Они же свояки. А меня вообще никто не спрашивал, что же произошло на самом деле. Фекете действительно пришел ко мне, но не как член партийного бюро, а как начальник цеха. Явился защищать интересы своих работниц и начал на повышенных тонах делать мне выволочку: зачем, мол, я сую нос в чужие дела да какое имею право расспрашивать девушек о том, что происходит в его цехе. Потом прошелся с ехидцей насчет моего московского диплома, стал делать оскорбительные намеки на мою деятельность в сорок пятом. Пришлось поставить его на место. Я сказал, что, прежде чем заявляться ко мне со своими претензиями, пусть он сначала наведет порядок в своем цехе, а то это не цех, а мусорная куча. И пусть научит своих работниц пользоваться умывальником и туалетом, чтобы не приходилось потом прочищать трубы. Тогда он начал мне угрожать, кричал о каких-то последствиях. Ну, я и сказал, что чихать хотел на его угрозы и на все последствия. А вовсе не на члена партийного бюро Фекете, как это утверждает Ауэрбах.