Андраш Беркеши - Друзья

Наступила томительная пауза. «Да, тертый калач, — подумала Магда Шандор. — Ловко выкрутился».

— Это в корне меняет дело, — промолвил Штайгл. — Но на будущее постарайся все-таки избегать по возможности таких конфликтов.

— Так ведь не я же к нему явился, а он ко мне.

— Но ведь был повод? Ведь вы расспрашивали работниц насчет обстановки в цехе? — вступила в разговор Магда.

— Нет, — ответил Зала. — Просто я заметил, что многие заканчивают работу гораздо раньше, чем полагается. И решил выяснить: может, это из-за технических неполадок? А состояние станков — уже моя компетенция.

— Ну и выяснил что-нибудь? — поинтересовался Имре.

— Да, я поговорил с одной из работниц. С Маргит Татар. Она сказала, что остальные ткачихи уже выполнили свою норму. У них это введено в систему. Как только превысят сто процентов выработки, сразу выключают станки и расходятся по домам.

У Имре широко раскрылись глаза от изумления.

— Магди, а ты знаешь об этом?

— Знаю. В мое время было то же самое. И я так делала. Моя обязанность — выполнить установленную норму, а хочу я заработать больше или не хочу — мое личное дело.

— Значит, ты вырабатывала свои сто процентов и уходила?

— Ну да. Я считаю это нормальным. Поэтому у нас и нет такой текучести кадров, как на других фабриках. В конце концов, женщин дома ждет вторая смена.

— Стало быть, у нас заниженные нормы, — констатировал Имре Давид.

— И вовсе не заниженные, — запротестовала Магда. — Ведь семьдесят процентов работниц за смену только-только успевают выполнить норму.

Имре повернулся к Штайглу:

— А ты об этом что думаешь?

— Видишь ли, это давно стало закономерностью. И не только у нас, но и на других предприятиях. Многие заканчивают работу уже в полдень, потому что выполняют к этому времени дневную норму, а потом идут заниматься частным промыслом. Можно, конечно, вмешаться в это дело…

— Тогда мы потеряем лучших работниц, — перебила его Магда Шандор. — У нас уже давно все идет по заведенному порядку, который всех устраивает.

— Я понимаю, — сказал Имре Давид. — Но станки существуют для того, чтобы функционировать, производить продукцию, а не простаивать. Короче говоря, этот вопрос необходимо изучить детально. Вот так. Ну, я думаю, с делом мы разобрались. Еще что-нибудь есть?

— У меня ничего, — ответил Зала и поднялся. — Впрочем, я обязуюсь сделать выводы из этого дела. Да, и вот еще что. Имре, выясни, скольких женщин я расспрашивал в прядильном цехе, кого именно и о чем.

— Да брось, не принимай близко к сердцу, — проронил партийный секретарь. — Работай спокойно.

— Нет, я все-таки хочу, чтобы с этой клеветой разобрались окончательно. — Он показал на заявление.

Магда молча направилась к выходу.

— Миклош, останься на минутку, — сказал Имре Давид. Когда они остались вдвоем, он попросил Юлию принести кофе. Миклош видел, что настроение у его друга неважное, но и у него самого не было причин для радости.

— Знаешь, Имре, — произнес он, потягивая кофе, — гнусная все-таки эта история. И бог знает чем она могла бы для меня закончиться, не будь ты директором, а Карой — партийным секретарем. Даже страшно подумать: в пятидесятые годы подобный случай мог бы стать основой для громкого процесса.

Имре махнул рукой:

— Не углубляйся в дебри, Миклош. Не драматизируй ситуацию. Сама по себе она выеденного яйца не стоит. Шани Фекете — всего лишь один из тех, кто заражен гнилым духом Бодайка. Я имею в виду предубеждения, которые здесь так сильны. Но до чего же странно иногда ведут себя люди! Взять хотя бы мою тетку Ирму. Когда мы хоронили дядю Жигу, несколько сот человек провожали его в последний путь. Если ты думаешь, что они явились из уважения к дяде Жиге, то ты ошибаешься. Они пришли из любопытства — поглядеть на тетю Ирму. Интересно, мол, как будет вести себя вдова бывшего первого хозяина Бодайка гордячка Ирма Шиллер, которая во время войны стала любовницей Пала Зоннтага. Так вот, тетя Ирма стояла над могилой, как каменная скала. Ни единой слезинки не проронила, ни один мускул не дрогнул на ее лице. Даже близко к себе никого не подпустила, когда шла за катафалком. Дядя Жига еще был жив, когда она заказала у старика Шмидека дубовый гроб. И держала его у себя в одной из комнат. Ну, вот как это понять? Или вот тебе еще тема для размышлений. Меня она ненавидит и всегда ненавидела, ты знаешь. А в моем брате Фери просто души не чает. Настолько обожает, что просто уму непостижимо. С чего бы это? Две недели назад она сообщила Фери, что составила завещание, по которому оставляет ему все свои манатки.

— Тебя это огорчило? — поднял брови Зала.

— Да что за чушь! — отмахнулся Имре. — На кой черт мне чужое барахло? Никакой надобности у меня в этом нет. Я инженер, директор фабрики; вернулся в обжитые места, где прошло мое детство; у меня хорошая жена, которой я иногда изменяю, чтобы не слишком ее утомлять; зарплата вполне приличная, на жизнь хватает; есть машина, строится дом; в уезде и области меня уважают. Здесь же собираюсь и на пенсию пойти, и дожить до глубокой старости. Короче говоря, я вполне доволен жизнью. А что меня беспокоит, так это поведение Фери. Если он любит тетку Ирму, никто ему этого не запретит, это его личное дело. Но иногда у меня такое ощущение, что он просто притворяется, разыгрывает из себя любящего племянника. Не знаю, может, я и несправедлив к нему, может, просто завидую, что он умнее, образованнее меня… Ты слушаешь?

— Да, да, слушаю. И размышляю над твоими словами. Продолжай.

— Ну так вот. Я давно заметил, что Фери очень заинтересован в тетке Ирме. Сначала я думал, что он только из-за наследства заискивает перед старой вдовой. А потом догадался, что есть еще одна причина.

— Какая же? — спросил Миклош, и на минуту перед его мысленным взором предстал коренастый, самодовольный Ференц Давид в больших роговых очках, ведущий идеолог области, настолько овладевший методом диалектики, что в два счета мог доказать, будто белое — это черное.

— Фери прекрасно знает, что Йожеф Шиллер был фольксбундовцем. И тем не менее в прошлом году при содействии тети Ирмы ездил по его приглашению в Дортмунд со всем семейством. Месяц жили там у Йожефа на полном обеспечении. И если б ты видел, каких шмоток они привезли оттуда! Теперь ты понимаешь, что меня беспокоит?

— Понимаю, — ответил Миклош. — Знаешь, есть такая циничная поговорка: «Принципы для того и существуют, чтобы было что отрицать». Конечно, я не утверждаю, что Фери способен отречься от своих принципов, просто он манипулирует ими как заблагорассудится и диалектически объясняет необходимость подобных манипуляций. Особенно если это приносит ему ощутимую выгоду. В конце концов, Йожеф Шиллер не является военным преступником. Его вина только в том, что он состоял в фольксбунде. Да и то — когда это было! Нынче бывшие нацисты, нилашисты и фольксбундовцы ведут себя вполне пристойно. Кстати, я слышал, что и Йожеф приезжал сюда.