Дитер Нолль - Киппенберг

Мы оба, Босков и я, внимательно следили за этой перепалкой. От меня не ускользнуло, как сильно подействовало на Боскова это объединенное выступление Юнгмана, Шнайдера, Харры и Хадриана, я припомнил, как несколько часов назад он мне сказал: «Сперва, Киппенберг, вы должны меня убедить», а что могло быть убедительнее, чем этот квартет на возвышении? Они ведь не только спорили, они заодно вырабатывали общее мнение, каждый приходил к своему выводу, а от него — к общему согласию. Но прежде всего они стимулировали друг друга: Юнгман забыл про свои экзаменационные страхи, Шнайдер проявлял все признаки отличного настроения, у Харры высокий лоб мыслителя избороздили складки сосредоточенности, а Хадриан, облаченный в перепачканный мелом мешковатый костюм, выглядел подтянутым как никогда прежде.

Когда Кортнер, демонстративно покашливая и не прощаясь, вышел из конференц-зала, Босков наконец опомнился. Его взгляд встретился с моим, и он кивнул мне. Решение было принято. Босков будет «за». Я с облегчением вздохнул. Только теперь я почувствовал себя по-настоящему сильным. Только теперь я понял, что дело будет сделано.

И я прекратил дискуссию. Но прежде чем распустить народ, я назначил на завтрашнее утро в девять часов — ну хорошо, пусть будет восемь — новую говорильню. Все стихли, и эту тишину нарушил Вильде:

— Правильно ли я понял, что этот срок будет включен в сетевой план как официальный запуск?..

Тут Босков встал и обратился к аудитории:

— Я думаю, все согласятся со мной, что, если мы приложим все силы, дело будет сделано.

В сумятице поспешного ухода каждый хотел напоследок выяснить какой-нибудь вопрос. Кончилось тем, что Леман и Вильде вообще сцепились.

— Господа, господа, может, вы обратитесь в конфликтную комиссию, — взывал я, когда меня хотели сделать третейским судьей.

Леман задребезжал:

— Что касается оценки опытной аппаратуры…

— Да ты рехнулся, — перебил я, — на черта тебе здесь «Роботрон», это можно прикинуть на логарифмической линейке.

— Совершенно верно, теперь, прошу прощения, преимущественным правом пользуются экономические анализы!

— Только без паники, — сказал я, — вам понадобится по меньшей мере два дня, пока вы подготовите для машины ваши материалы.

— Из чего следует, — взрывается Леман, — что машина вообще никому больше не нужна.

Когда Хадриан, Шнайдер и Юнгман удалились в направлении отдела химии, Харра овладел бригадой вычислителей, а всем остальным была обещана встреча завтра утром, зал наконец опустел, и в нем остались только Босков, фрау Дегенхард да я.

Босков уговаривал фрау Дегенхард, которая торопливо складывала сумку.

— Ты самый подходящий для нас человек, чтобы облегчить нам работу в ближайшее время, понимаешь, как оно получается, у нас масса всякой писанины, и протоколировать надо…

— …и укладывать детей спать, и готовить им завтрак, и проверять домашние задания, и стирать белье. — Фрау Дегенхард поднялась с места. — Боюсь, что я все-таки не самый подходящий для вас человек.

На добродушном лице Боскова появилось то смешанное выражение озабоченности и неудовольствия, какое появлялось всякий раз, когда он не желал примириться с какими-нибудь очевидными фактами.

— А сколько им лет, твоим пацанам? — спросил он.

— Клаудии — восемь, Томасу — десять, Михаэлю — двенадцать.

Я слушал эти разговоры вполуха. Я смотрел на доску, на полустертые чертежи Юнгмана, на технологическую количественную схему. Я пробежал глазами формулы и расчеты, которые неоднократно менялись и переписывались, и вдруг понял то, что в пылу спора осталось для меня, да, вероятно, и для других, незамеченным: человек бывает порой куда как несообразителен. Я считал в голове, приблизительно, в грубом приближении, считал в обратном порядке — до исходного количества вещества — и выяснил, что нам потребуется для закладки такое количество одних только растворителей, какого не осилит ни одна из имеющихся в институте лабораторий.

Это открытие заставило меня задуматься. Если ход моих рассуждений не содержит логической ошибки, что должно выясниться в самом ближайшем будущем, мы столкнулись с первой из множества предстоящих нам критических ситуаций. Я вспомнил, как фрау Дитрих настойчиво втолковывала мне, что без кооперирования с надежным партнером нам это дело не поднять. И еще я подумал про доктора Папста. Не будь несчастного случая с его женой, я мог бы еще на день удержать его в Берлине. Теперь мне казалось, что он слишком дешево от нас откупился. Но так или иначе, а он уехал, и мне, как я понимаю, не оставалось ничего другого, как отправиться за тридевять земель вдогонку. Во всяком случае, поговорить с ним следовало непременно, но не завтра, да и не послезавтра, пожалуй, не стоит пороть горячку. Тюрингцы ведь тоже могут кое-что для нас сделать. Теперь я жалел, что мы до сих пор не сделали для них, да и для других тоже, хоть немногим больше.

Босков тем временем принял следующее решение:

— Мы проведем дома военный совет. И завтра я тебе скажу. Твои дети уже сто лет у меня не бывали, вот возьмем и сунем их на ближайшее время к нашим ребятам. Это развяжет тебе руки.

— Уж и не знаю, — отвечала фрау Дегенхард, и вид у нее был теперь утомленный и поблекший. — В конце концов, вам и своего народа хватает.

— Пустое, — отозвался Босков. — Там, где сыты одиннадцать ртов, хватит еды и для четырнадцати.

— Ишь ты, ишь ты, — вмешался я, — это для меня что-то новенькое. Насколько мне известно, у вас всего семь внуков.

— Да понимаете, — ответил Босков, — у нас уж так заведено, что мы и кошек присчитываем. В конце концов, кошки у нас тоже получают свою порцию молока и кусок хлеба.

— Если от одиннадцати отнять семь, получится четыре. Не вы ли когда-то торжественно поклялись не держать в доме больше двух кошек?

Тут Босков покраснел и, не глядя на меня, промямлил:

— Понимаете, все верно, но мой голос оказался в меньшинстве, потому что именно я должен был отнести Клеопатру к ветеринару, а пока я собирался, понимаете, кот меня опередил, ну и пришлось оставить ей двух котят.

— Такова жизнь, — лаконично прокомментировала фрау Дегенхард.

Зазвонил телефон. Фрау Дегенхард сняла трубку и назвала себя. Потом спросила:

— А кто его спрашивает? — опустила трубку, зажала ладонью микрофон и задала еще один, вполне естественный вопрос, но уже другим голосом и в упор глядя на меня: — Хотите ли вы поговорить со своей знакомой, которая не желает называть себя?

— Дайте трубку, — ответил я.

Видит бог, у меня хватало забот, и, беря трубку, я понятия не имел, что меня ждет. Почему вдруг эта неожиданная резкость в голосе фрау Дегенхард, почему ее лицо вдруг приняло замкнутое, я бы даже сказал, оскорбленное выражение? Я приложил трубку к уху и сказал: