Дитер Нолль - Киппенберг

Что в нем происходило? Ведь он понял, он видел, чего это стоит. Он ведь в достаточной мере остался химиком, он не мог не разглядеть указанный здесь путь, не мог не осознать, как весома конечная цель.

Босков сказал:

— Ты же самолично зачитал: благодаря чему представляется возможность ввести…

— Представляется! — повторил Папст. — Представляется! То-то и оно, что представляется. Я даже готов поверить, что представляется. — И вдруг с пугающей деловитостью: — Но только если попытаться выяснить, до какой степени она представляется либо представится, эта возможность, можно будет узнать, ведет ли она к цели, и если ведет, то каких потребует затрат, о чем здесь, к сожалению, сказано слишком поверхностно. — И завершил печально: — А может, вовсе и не ведет.

Ведет — не ведет — каких потребует затрат — клочок бумаги — думаете, в государственный план внесут изменения, если мы к ним заявимся вот с этим? Да и с чем заявиться-то?.. Все сметано на живую нитку… Доктор Папст был совершенно прав, и Босков тоже был прав: далеко, как до звезд. Но тут у меня, хоть и бегло — но я до сих пор помню, мелькнула мысль, что как раз и приспело время схватить с неба парочку-другую звезд, и я увидел перед собой Харру, и Юнгмана, и Шнайдера, увидел Лемана и его команду, Вильде и Хадриана — все это были люди, мыслящие умы, сконцентрированные знания, готовые сработать по первому зову. Я тоже не был утопистом, я хотел осуществимого, хотел добыть частицу идеала, поддающуюся реализации. Предпосылки, из которых исходил доктор Папст, были ошибочны, его скептицизм не принимал в расчет людей, тех, о ком он имел такое же смутное представление, как и я о его людях за лесами, за горами.

Вероятно, Босков думал то же самое, потому что взгляд его выражал досаду. Раньше в роли скептика выступал он, может, он до сих пор так скептиком и остался, но зато перед его мысленным взором встали те же люди, что и перед моим, и, может быть, именно сейчас — а почему бы и нет? — он позволил себе немножко помечтать, ведь бывают мечты, которые становятся реальностью. Такой человек, как Босков, правда, позволит такому, как Папст, вернуть себя на почву реальности, но только по-другому, при других обстоятельствах. Нет, Боскова не купишь несколькими комплиментами и призом за красоту формулы. Босков сказал энергичным тоном:

— А ты теперь изволь ознакомиться по крайней мере с лабораторными журналами Шнайдера. Ты просто пробежал их глазами.

Папст послушно углубился в чтение. При этом он время от времени пытался подливать себе кофе из уже пустого кофейника, и мы оба наперебой кидались добавлять ему из своих. Но наградой нам были только признательные взгляды, второго превращения с доктором Папстом не произошло, за все время чтения он оставался руководителем предприятия, и скорбные складки на его лице казались глубже, чем когда бы то ни было. Мы сумели привести его в восторг, но не сумели привлечь на свою сторону. Что мы вообще знали о нем и его заботах? И что он знал о нас и наших возможностях?

Он сказал:

— Не пойму, чего вы от меня ждете. Скажите лучше сами.

— Не надо так загадочно. Можете принимать это как предложение.

— Что? — спросил он.

— Вот это, — сказал я, указывая на скоросшиватель, который лежал перед ним.

А реалист Босков добавил:

— Если ты наладишь выпуск по нашей технологии, а не по японской, ты сможешь сбить цены на мировом рынке и, кроме того, давать продукцию на экспорт…

— Минуточку, минуточку, — сказал Папст, — ты про какую технологию говоришь? — и с холодностью, которая меня больно задела: — Мы приступаем к серийному выпуску в конце четвертого квартала, это так же неизбежно, как смена дня и ночи, ибо эти сроки гарантируют нам не ученые с именем, а несколько сотен рабочих-химиков словом своим и делом.

Босков сидел как изваяние.

— Такого мне в лицо еще никто не говорил, — сказал он едва слышно.

Столь сдержанно Босков реагировал, когда бывал по-настоящему оскорблен.

Я не хотел, чтобы это оскорбление так на нем и повисло. Вот почему я сказал с внешне невозмутимым видом:

— Не торопитесь лезть в бутылку, Босков, уж если кому и лезть, так мне.

Папст заговорил, и при этом выражение его лица смягчилось.

— Дело в очень большом удалении, и, хотя теоретически считается, что его нет, поскольку в нашей социалистической общности его быть не должно, вам от этого ничуть не легче нас понимать. Ну конечно же, Родерих, мы с тобой всегда понимали друг друга. Но так, как сегодня, нам еще сотрудничать не доводилось. А теперь выясняется, что между нами и вами все же существует разница, и мне хотелось бы, чтобы и вы это сознавали: там, где обитаем мы, в лесах, одним словом, уже двадцать лет все уверены: сперва лучше работай, а потом будешь лучше жить; там же, где обитаете вы, с незапамятных времен разрешалось гораздо лучше жить, чтобы потом, может быть, лучше работать. Но именно уверенность, именно действительность, а не какое-то «может быть» сделали наше государство тем, чем оно по праву является сегодня, сделали его не последним среди ведущих промышленных держав мира. Теперь, — и он слабо улыбнулся, — я разрешаю вам упрекнуть меня в том, что я углубляю пропасть между нами и вами, так называемой интеллигенцией. Но ведь даже если двое тянут за один и тот же канат, они могут быть на километры удалены друг от друга. — Он передвинул скоросшиватель поближе ко мне. — Вы преклоняетесь перед идеей, и надо быть последним глупцом, чтобы не понять, какая это удачная идея. Но кто претворит вашу идею в производительную силу, которой мы живы?

— Допускаю, что мы слишком мало про вас знаем, — начал я, — но что знаете вы о наших производительных мощностях? Вы не имеете ни малейшего представления о нашей рабочей программе, не то вы знали бы, что мы специализируемся именно на проблематике внедрения.

— Специализировались, — почти беззвучно обронил Босков, — тому уже скоро два года.

Папст поглядел на меня со слабой улыбкой и сказал:

— Ну, насчет вашей специализации вы уж с Родерихом как-нибудь придете к единому мнению. И наверняка поймете, что к своим рабочим я не могу заявиться с заманчивыми возможностями, а могу только с конкретной реальностью, пусть даже она производит порой странное впечатление и обходится в несколько миллионов валютой. Многие у нас в стране предаются мечтам о том, что могло бы быть, но предаются поодиночке, взвешивая, к примеру, шансы в ближайшие три года получить путевку в дом отдыха на море. Нам же нужна не грандиозная идея доктора Харры, — он сокрушенно воздел руки, — не идея, а нечто, поддающееся превращению в радости жизни, таковым же для нас является выполнение плана, и только оно.

— Прошу ближе к делу, — перебил я, — мы сделали вам предложение.