Владимир Киршин - Дед Пихто

Может, я и в самом деле — немец?

Ничего я не понимаю в кинематографе, Матиас.

— Энд ми — ту, — вздыхает Матиас.

— И я, — вздыхает Юра Винтер.

— И я, — ржёт Олесь Кавычко.

И все ржут и чокаются стопками. А чего там пони-мать-то: кич, он и в Африке — кич. Олесь, переведи немцу.

— Он понял, — сдавленно сипит Кавычко, занюхивая свою горилку печеньем. Это было уже без Анечки, она уехала домой на трамвае.

Ане Линке, координатор фестиваля, в свои двадцать лет кроме родного немецкого, владела английским, русским и шведским. И вот, где-то на второй день, в кафе, Калачову вздумалось заказать к пиву солёных орешков. Он подозвал официантку и принялся ей объяснять. Как будет «соль», он вспомнил на двух языках, а «орехи» — ни на одном не может вспомнить, ну хоть тресни, вот мука. И у Олеся заколодило. И никто вокруг не поможет, хотя Калачов так подробно и доходчиво объяснил им, дуракам, жестами уже три раза — как земляные орешки растут, как их выкапывают, как чистят и жарят с солью, как едят с пивом! Калачов собрал вокруг себя толпу восхищённых зрителей, но солёных орешков так и не получил. Они все сговорились, он потом понял, — чтобы он психанул, чтобы пошёл искать переводчицу, нашёл Анечку и влюбился в неё.

— Даст ист Бабилон! — трагически воздел руки к небу Калачов и уронил их обессиленно и поник головой под апло-дистменты собравшихся. Потом решительно поднялся и вышел.

Он скорым шагом пересёк площадь и вошёл в Альт-Ратхаус с единственной целью — узнать у мамаши Ингрид, как по-немецки «солёные орешки», и вернуться триумфатором. И объявить там, в кафе, свой заказ во всеуслышанье как победу над немотой. Это будет смешно: все уже забыли, танцуют, а он опять за своё, вторая серия. И это будет серъёзно.

Ингрид не было. На её месте хлопотала юная особа

— полная противоположность рослой мадам с измождённым тусовками лицом. Калачов замедлил шаг. Беленькая, голубоглазая, никаких следов горестного опыта ни в чём. Остановился. Ни в личике, ни в интонации, ни в жесте — стоит, говорит по телефону безо всякого жеманства. И не будет у неё горестного опыта, вдруг понимает Калачов, ей не надо, она свободна. Ей не надо плутовать, кокетничать, не надо утверждаться. Какое изумительно здоровое, природное существо! Какой грубый, глупый, нетрезвый я!

— Чем могу быть полезна? — она говорит по-русски.

— Эээ... Я тоже матовый, да?

— Простите?

— Как вы узнали, что я русский?

— Я видела вас днём...

— Да?!

— И вы говорили по-русски.

— Неужели... Где были мои глаза.

— Здесь была Ингрид.

— Бог с ней. Как вас зовут?

Её зовут Ане Линке, она изучает русскую литературу в Берлинском университете. Боже мой, русскую литературу! У неё взгляд непуганного эльфа, и она что-то хочет понять в русской литературе! Да это невозможно — без меня! Да, да, всё решено. Я проведу её жуткими закоулками, застенками и казематами русской души, в которых не утихают стоны, я подарю ей бесценный горестный опыт — ключ. Ключ: если не к литературе — то к жизни, если не к жизни — то к литературе, к чему-нибудь одному тот ключ обязательно подойдёт. Боже мой... литература... деревянный макинтош...

— Что с вами?

Кончается дежурство. Юная Ане спускается по древним ступеням Альт-Ратхауса и с непреклонной улыбкой следует мимо развесёлого балагана кафе, куда её тщетно манит златоустый демон Калачова. Нет, нет, мне пора.

Ну и правильно, радуется Калачов и отсылает демона на конюшню, а сам целомудренно провожает девушку домой. Они бредут ночным Потсдамом, они говорят о высоком искусстве, и бабочки немого восторга щекочут сердце своими лёгкими крыльями. Калачов мужественно переносит счастье. Он отмечает каждый свой шаг, запоминает как можно надолыие все звуки, цвета, запахи, зная подлинно, что это и есть — счастье, что вот сейчас он счастлив вполне, зная по опыту, что всё дальнейшее будет хуже и кончится вообще кислятиной, как кончаются все праздники, а сейчас — канун, взлёт и парение в потоках пред-чувствий. Они мощны и великолепны, пред-чув-ствия, котёл фантазии бурлит, клокочет, клубятся образы, теснятся под тёмными сводами тысячелетней пещеры — седой колдун лежит в кайфе, неподвижен его тусклый зрачок... Калачов держится молодцом, ничего снаружи не заметно, только дрожит он всем телом сильно — но они идут не под руку, девушке незаметно.

Ане весела, нет и следа усталости от работы: молодость.

Нет напряжения, опаски, поворот головы грациозен, глаза просторны — нет заслонов, стенок — у Калачова кружится голова: посмотри, это глаза влюблённой женщины! — шепчет ему демон. Вернулся с конюшни выпоротый и опять за своё: она ещё вчера тебя заметила, ты ведь такой яркий, выпуклый, русский — к тому же —литератор, языковая практика, опять же, русская литература, загадочный менталитет... От обилия козырей на руках Калачов шалеет, а тут бар, от неожиданности Ане соглашется, и они входят, точнее — оказываются внутри: здесь тротуары втекают в бары без ступеньки, без порожка — сам собой оказываешься внутри, как во сне. Как во сне, без размышлений Калачов заказывает себе и Ане водки и нахально обучает фройляйн, как пить «на брудершафт» — есть такой добрый русский обычай... Ане от изумления пьёт до дна, целуется с Калачовым и в следующее мгновение становится Анечкой...

Ну невозможное это имя — Ане! Кто? — Ане. Кого? — Ане. Кому? — снова Ане. Как неваляшка. То ли дело — Анечка. Склоняется по всем падежам, как миленькая. Ты ведь знаешь, что такое падеж, Анюта?

Демон ликует. Демон склоняет Анюту к падежу. Гадок бывает великий и могучий, но откуда Ане Линке-то это знать?! А демон пользуется, морочит ребёнка.

Будь Калачову двадцать лет, он пошёл бы дальше. А так —только до Брандербургских ворот. Там посадил девушку на трамвай, а сам остался со своим демоном один на один. Демон в ярости едва не придушил Калачова: упустить такой случай!!!

На Брандербургских воротах натянут огромный экран. Напротив, в грузовом «мерседесе», полыхает передвижная киноустановка. Между —толпа панков, хиппи на великах, пожилые фрау с мопсами на поводке — все глядят в одну сторону. Это ночной показ шедевров. Посередине торчит несчастный Калачов, съеденный бесом, он смотрит на грека Зорбу, а видит немку Ане Линке. Её губы... волосы... цветное колечко на пальчике...

Пустая ночь, в пустом тоскливом «Арт-отеле».

Воспалённое утро, пустой завтрак в препустейшей компании двух гениальных режиссёров. Вчера один из них проиграл другому двадцать «кукареков» и теперь по каманде «Должок-с!» в самое неподходящее время орёт с наслаждением: «Кукареку!». Вчерашние огненные испанцы сегодня без гитар, сидят смирно и никого из вчерашних друзей не узнают.