Владимир Киршин - Дед Пихто

— Вот именно.

— Тогда врага ему надо выдумать.

Тишина.

— Ну, то есть — нащупать и извлечь, — поспешно поясняет Денежкин. — Катализировать конфликт. Всем же станет лучше, когда он разрешится, конфликт. — Молчание. — Ну хорошо, пусть он уйдёт от столкновения, но пусть он это покажет! У меня есть один тип на примете — вылитый враг. Едем. Вставай.

— Нет, я так быстро не могу. Да куда — на ночь глядя,

— отбивается Рубахин.

— Пойдём за пивом на в о к з а л, — гудит Прокудин.

— Хорошо, я тебя оформлю сторожем. Продукты наши будешь сторожить, сгущёнку. Едешь?

— Он ещё кочевряжится, — раздается из темноты Натальин голос. — Он ещё отбрыкивается. Я тебе велела картошку купить, — она медленно приближается к Руба-хину. — Где картошка?

— Ну ладно, я пойду, — Петя встает и идёт к дверям.

— Внизу подожду. Пять минут. До свидания, Наташа.

— Где картошка, барбосина? — во рту Натальи светит, накаляясь, вставной зуб.

Петя аккуратно прикрывает за собой дверь, и спускается, стараясь не касаться перил, по лестнице. Выходит во двор. Сверху летят клочья бедного Рубахина.

Петя подходит к белому микроавтобусу, бодро дергает дверцу, садится. Ему навстречу голос изнутри:

— Ну что там?

— Сейчас выйдет. Я думаю — выйдет.

Из дверей подъезда выходит пожилой мужчина в свитере. Сутулясь, идет к микроавтобусу, останавливается у окошка водителя.

— До вокзала не подбросите?

Весна. Квадраты солнца на полу, груда игрушек, и среди них — серенькая пластмассовая дудочка с белым мундштуком, ценой, кажется, в 20 копеек. Поднять? Рассмотреть?

Если выяснится, что она строит с гитарой, учинить ей грандиозную презентацию. А именно: сводить жену в загс, расписаться с ней, с женой, в конце концов, и обменяться кольцами. Потом купить много шампанского и одну розу — одну, но большую, огромную, исполинскую розу величиной с капустный кочан. Позвать гостей: Славу, Наташу, Володю. Слава сделает себе клыки из сырого картофеля, Наташа натыкает помадой веснушки, раскрасим Машку под «хохлому», а Володе просто дадим в руки зонт. Нарядимся дико и пойдём всей труппой — куда? — ну конечно, к Лёне, он у нас солидный председатель важного профсоюзного комитета, член КПСС, — с кем ещё так повеселишься? Для этой цели год закажем: 1985-ый, и пусть дверь в Лёнину квартиру будет только одна, а не три, как нынче. Я тогда приставлю дудочку к замочной скважине и пущу туда трель. Лёня не будет смотреть в глазок, он откроет сразу. Выйдет в «олимпийке», жуясь, — молодой, козырный, — и замрёт при виде. А мы ввалимся и прямо в прихожей, не давая хозяину опомниться, раскатим свой номер: я затяну плаксивое вступление на флейте, Славян, ощеря клыки, будет аккомпанировать мне на гитаре, а Володя — он поэт и адвокат, он два метра ростом: вверху поэт, внизу адвокат, или наоборот: внизу поэт, вверху адвокат, когда как, — короче, мы попросим его просто постоять рядом. Ему ничего не надо делать, пусть просто высится в прихожей, держа в руке раскрытый зонтик и глядя в беспредельность своего дождя. А когда я кончу вступление, вперёд выйдет пятилетняя Машуля, возьмётся пальчиками за подол платьица и запоёт тощим голоском на полном серьёзе:

— Ах, зачем эта ночь Так была хороша —

Не болела бы грудь,

Не страдала б душа...

Лёнька с недожеванным куском во рту оглянется на Ирину — та будет невозмутима, как самурай. Из кухни выплывет с фужером в руке роскошная Наталья и подхватит романс своим великолепным сопрано. Лёня, как по команде, отомрёт, захохочет, принесёт с кухни подаяние—мы степенно примем, поклонимся разом и свалим, гогоча и толкаясь.

Да.

Если она будет строить — тогда конечно. Я тогда просверлю ей ещё одно, седьмое, отверстие и буду всюду брать её с собой.

Мы поедем с ней на запад и на север. Я буду прятать её на дне сумки: она так застенчива, моя флейта. Я буду доставать её, когда никого нет. Ну или когда никого нет посторонних. Я буду насвистывать друзьям рок-н-роллы, сипеть на ней блюзы. А один я буду играть на ней пастораль —одну-единственную пастораль, неисчерпаемую, как атом.

Она будет плакать вместо меня на похоронах моей мамы. Когда это будет? Когда-нибудь это будет. Пусть тогда сядет рядом мой брат — у меня будет брат — и пусть у него окажется такая же дудочка в руках и такая же, или хоть немного похожая на мою, душа. Мы тогда сыграем вместе, и у нас всё получится.

Мы уедем с братом далеко-далеко, туда, где пески. Заберёмся на самую высокую дюну, где одну щёку студит ветер с моря, а другую жарит солнце, где горизонт круглый, как обруч, где всё подлинно: ветер — так ветер, солнце — так солнце. Мы сядем бок о бок с флейтами в руках и... не будем играть. Так посидим. И пусть с нами будет Юлька.

А сыграем мы где-нибудь на озере, в немецком парке, под немецким, в три обхвата, клёном. Или на руинах лютеранского храма, на его руинах так много неба.

Или на Сылве. Да, на Сылве: пустим вечером парусники в залив и сыграем им вслед, чтобы семь футов под килем, чтобы зажжённые нами свечки посреди залива не погасли. Чтоб этот бесов Джек облопался своим элем и отрубился хотя бы на часок, шкаторина ему в глотку.

Или на крыше отцовского дома в Рассольной. Хорошо бы там оказалась цела балалайка. Мы возьмём балалайку, флейту, дурацкие колпаки, пришпилим бубенчик к штанине, а потом влезем на крышу и грянем чушь в стиле кантри. Будет стадо идти с пастбища, будет рыжий закат, и рыжий хлопец внизу разинет рот и забудет про свой велосипед.

А сколько будет «джемов»!

Ну, перво-наперво — с Филом и его незабудками. На застойную кафедру автоматики и телемеханики Старый Фил придет с новой двенадцатистрункой и красивыми девушками при маракасах. Мы с ними сбацаем на бис диксиленд «В лесу родилась ёлочка», после чего встанем и быстро уйдем, спасаясь бегством от кафедрального спирта. Хотя обещать не могу, может быть, я и останусь.

Будет «джем» в ДК Михал Иваныча Калинина. Соберутся со всего города записные джазмены, начнут, как водится, где-нибудь в углу, оперевшись ногой на урну. Один примется разогревать сакс, другой, слышь, возле на кларнете уже подхватывает невзначай. И поехало. Публика по одному из зала в коридор перекочёвывает, к урне. Подопрут стены, опустят очи долу — слушают. В зал уже потом. Остап — художник, он меня предупредит накануне: «Дудку захвати, оттянемся» — это мою-то, за 20 копеек! Ну я захвачу, конечно. И не утерплю, естественно, когда Саша с блок-альтом медитировать начнет в японском вкусе. Встану, наверное, сбоку от Саши и скромно так, без микрофона, задую как бы для себя. А он мне — микрофон, будьте любезны. Ну куда деваться — выложусь. Там же полный состав, с басовкой и ударными, за клавишами — мастер дзен, мы с ним в вопросы и ответы поиграем. Аплодисменты. С подиума сойду шатаясь, Остап пододвинет ко мне холодный кофе, хлопнет по плечу: «Классно вообще!». Примется знакомить с кем-то...