Владимир Киршин - Дед Пихто

Денежкин с каждым восклицанием легонько пинает сапог Калачова — тот медленно отодвигает ногу.

— На что я тебе, Петя. Монькина вон запряги.

— Какого еще Монькина?! Это же не реклама! Тут жизнь надо знать, любить её, суку, несмотря ни на что.

— Да уж, насчёт этого... Чего другого... Живу, знаешь, как в татарском плену, Петя, — вырывается у Калачова.

— Опять ты... Какой там плен. Нет никакого плена — есть рамки жанра.

— Оно конешно.

— Ну вот и смени ракурс — нет плена, есть условия игры: сочинить гениальный рассказ, и чтоб все слова — на букву «о». Или «ё». Причем, сидя в яме с подрезанными пятками. Или — сценарий.

— Да, хм. Это —для нас, для титанов.

— Все так живут, не ты один. Все без пяток и на букву «ё». Без денег фильмы снимаем: то, что мы тратим, — это не деньги.

-Да?

— А ты как думал. С деньгами снять всякий дурак сумеет. А ты вот без денег... Нет, тебе-то мы как раз заплатим, ты не сомневайся! Я уже договорился—для тебя деньги будут.

— Да? Хм. Деньги — это хорошо. Деньги — это актуально. Хм. Хм. Только ты же без сценариста прекрасно обходишься. А, Петя? Зачем тратиться?

— Да, прекрасно, всё прекрасно. Слишком прекрасно

— элемент безобразия нужен.

— То есть —я?!

— Ты, ты, — Денежкин ржёт.

— Э... — Калачов немеет в восхищении от Петиного нахальства. Потом подхватывает с иронией: — А, ну это

— да! Это сильно! Когда приступать?

— Немедленно. Скажи, как тебя найти, ты где сейчас? Живёшь, в смысле?

— Не знаю. Через Валентину можно. Через Людку. Через Лопушана — я у него часто бываю...

— Ладно, пока.

— Пока.

Они расходятся.

Через пятнадцать шагов Калачов оборачивается и кричит:

— Петя! Я подарю тебе этот стул! Раскрашу и подарю! Когда у тебя день рождения?

Петя Денежкин машет рукой и бежит к трамваю. Он лёгок и прыгуч, интересно — успеет ли на трамвай? Успевает.

Лето. Город. Поздний вечер.

Петя перепрыгивает лужу и берется за ручку двери.

Смена кадра: полумрак подъезда. Качаясь, вплывает в кадр серый дверной проём, на его фоне робко, ощупью движется растопыренная фигура молодого человека в черной обвислой майке и джинсах, поднимается по лестнице, трогая ногой каждую ступеньку. Это кинорежиссёр Петя Денежкин.

Экономно дыша, он отсчитывает нужную квартиру, нашаривает кнопку звонка, нажимает несколько раз — безрезультатно, звонок не работает. Петя стучит — сперва по фанере, потом по обвязке двери. Молчание. Петя шёпотом матюкается и толкает препятствие — вваливается в такое же тёмное помещение и буквально грудью налетает на плывущую ему навстречу ослепительную свечу.

Лругои wpoii

— О, — отдергивает огонёк женщина, и её сразу становится видно: красивая женщина зрелых лет. Она свободной рукой запахивается, ощипывается, подтыкает волосы. — Петя? Заходи. Не пугайся... Да не снимай, не снимай! Проходи. У нас видишь что — у нас свет отключили. И в подъезде — да? — темно. Ну, как всегда. А у нас денег нет, год не платили, они пришли — меня не было, а Рубахину все до фени...

—До лампочки! — уточняет голос из комнаты. — Кто там?

— Петя пришёл, Денежкин.

— Ооо! Режиссёры Натальины двери ломают. Режиссёры двери ломают, антрепренёры через каминную трубу лезут, фотографы за обоями шуршат...

— Сволочь ты, Рубахин, — обрубает Наталья. — Садись, Петя, я сейчас.

— Да ничего, ничего, я вообще-то вон — к Боре... — церемонится Петя, но допускает какую-то ошибку. Лицо хозяйки каменеет. Метнулись тени, грохнула дверь, шваркнулся на плиту чайник — раздосадованная женщина удалилась на кухню. Вместе со свечой. Снова потёмки.

Петя Денежкин идёт вдоль стенки на Борин голос. Они там вдвоём зажигают огарок в банке — отчаянно белеют крошки на столе и скомканные бумажки, всё остальное делается еще мрачнее.

— Ты всё испортил, — заявляет Боря Рубахин, падая обратно куда-то в темноту — предположительно, на диван. — Я не знаю, с каким делом ты пришёл, но считай, оно уже проиграно. Ты должен был явиться с кинокамерой, пожужжать маленько перед Натой, пообещать ей рекламу, ангажемент, гонорары — а потом уже спрашивать, дома ли её муж.

— Ах ты чёрт, — огорчается Петя. — А можно я задним числом пожужжу, и без кинокамеры? Всё равно у вас света нет.

— Ты изобретателен, как настоящий режиссёр. Ладно, жужжи задним. Только надень на голову железную какую-нибудь кастрюлю, а грудь прикрой вон тем словарем. И так подкрадывайся к Наталье — и жужжи, жужжи...

— Гениально! - хохочет Петя. — Вот ты-то мне и нужен! Поехали кино снимать!

— Ты только не ори, — морщится Рубахин. — И потом

— у Наты новый номер. Она теперь пародирует Пугачёву. Один парик ей в семь тысяч встал, а ты — «поехали»...

— Он теперь даже пива не пьёт, — внезапно раздается грубый голос из темного угла.

Петя вздрагивает. Там кто-то есть.

— Это Прокудин. Ты не знаешь Прокудина? Он самородок.

Петя косится на остальные углы, готовый к явлению целого сонмища «самородков».

— Я теперь на службу устраиваюсь, — сообщает Рубахин. — Вам на киностудию сторож не нужен? Мы бы с Прокудиным посменно...

— Какой сторож! Мы на твой фильм запустились уже! Едем давай!

— Опять он орёт.

— Едем! — шипит Петя. — Машина ждёт.

— Я вообще не слышу, когда громко. У меня очень узкий слуховой проход — крупные звуки застревают. А этот Прокудин мне толстым голосом всё время что-то вещает...

— Пойдём попьём пива, — подземно гудит «самородок».

— ...А я ничего не слышу. Мне надо, чтобы тонким голосом и не спеша. Может, у тебя, Петя, лучше получится?

— Мудак ты, — отвечает Петя.

— Вот, вот, примерно в этой тональности.

— Ты что, всё забыл что ли? Ну помнишь, мы подава-

Другой герой

ли заявку на документальный фильм? О Коляскине? Ну тот, который Диоген, в хлеву живёт?

— Диогена помню. Коляскина тоже. Но это же было «Эссе о колбасе» — диагностика тоталитарного сознания...

— Коляскин — классный мужик, я с ним уже договорился. Деньги добыл. Звукаря из Иркутска выписал, — гонит коней Денежкин.

— ...Колбаса варёная на месте мускулистого античного фаллоса, — застревает Рубахин.

— Античность и колбасность, — гудит Прокудин.

— Нет, главное — характер, — правит Петя. — Живой герой в живой его жизни. Там такие детали смачные! Зритель на уши встанет. Но этого мало — герою нужен антагонист.

— Бочка! — внезапно включается Рубахин.

— Нет, нужен — враг! Такой, чтобы не давал герою жить, дышать не давал. Враг, с которым не разминуться,

— только убить.

— А его нет, Петя. Это же Коляскин. Его принцип — аморфность. Его стратегия — уход от столкновения, от борьбы. Он не герой, Петя.

— Колбаса, — гудит Прокудин.