Владимир Киршин - Дед Пихто

СУДЬЯ. Что за классовая ненависть, поясните.

РУДОМЁТОВ. Так я же художник, чё тут непонятного. Они все меня ненавидят. Я как белая ворона. Я всегда жертва. Я жертва по жизни — это видно невооружённым глазом за километр. А где жертва, там и палач. Ну вот. Полный комплект теперь. К тому же у него вольты подозрительности на почве пьянства, сцены ревности: он свою жену по селу гонял — это все видели.

СУДЬЯ (в изумлении теряет такт). Ревности? К вам?!

РУДОМЁТОВ (как ни в чём не бывало). Ко мне, а к кому ещё. Он же думал, что его жена на корабле со мной плавала, что там вообще всё село плавало, кроме него, разумеется, он в своем пивбаре всё пропустил.

СУДЬЯ. Так. Так. Ладно. И что: вот Радостев берёт кресло...

РУДОМЁТОВ. Ну и кинул его в меня, чё. У меня звёзды из глаз. Калеку, говорю, бьёшь, фашист. Он берёт другое кресло и — меня ловить. А я маленький — проскочил под ним и побежал по улице, как заяц. Прямо в больницу. Я в больнице работаю. Вот — гипс.

В зале уважительная тишина: вершится правосудие. Публика в плащах и ватниках. За окном — серый ноябрь».

На фиг ноябрь. Обратно лето.

Дивный вид села с высоты птичьего полета. Парашютисты приземляются на пустыре у реки. Один из них — Михалыч с малой кинокамерой «Конвас» на груди. «Чарку Михалычу!» — голос Пети Денежкина. Всеобщее ликование: лето, праздник. Всё село на берегу. У голубого дебаркадера — большой военный катер на привязи, по нему лазят деревенские мальчишки — скачут, кривляются, обрывают флажки. На спуске к реке —транспарант, с изнанки читается: «ШИНИФ». К нему бежит добрый молодец, рвёт грудью ленточку, следом бежит ещё один, а там — ещё и ещё. Вопят болельщики.

Рассредоточившись, киногруппа снимает жанр в две камеры. Калачов бродит с микрофонным штативом наперевес — пишет звук. Вот духовой оркестр играет с подъёмом нечто военно-латиноамериканское, на помосте девочки в коротеньких расфуфыренных юбочках с большим чувством исполняют танец освобождённых россиян — «ламбаду». Танцуют без мальчиков, мальчиков нет, все мальчики — на военном катере. Девочки извиваются по-хорошему, спортивно, кроме одной, самой рослой, — она как-то не замечает, что уже выросла, — делает то же самое, что подружки, и простодушно радуется всё возрастающему вниманию мужиков к их танцевальному коллективу. Мужики выстроились в ряд перед сценой и застыли в молчании, у каждого в правой руке — бутылка пива.

На волейбольной площадке — выставка Рудомётова, к сетке прицеплены холсты в рамах. По площадке, как по ярмарке, движутся нарядные селянки, на цветистых холстах местного живописца ищут знакомые физиономии; находят и шумно радуются. Такой аттракцион. «Уважаемые односельчане! — Лариска из клуба вещает по радио. — Кто хочет покататься на самолёте, идите на стадион. А в пять часов на заливе будет заплыв. Заплыв! Мужчины, берегите силы!». Парни отзываются дружным рёвом. На помосте Макс с большим успехом пародирует Горбачёва: «Товарищи, я категорически заявляю. И там вот это вот, и тут. Переструйке нет артельнативы , как это некоторые подбрасывают, вот».

Сельское начальство сдержанно улыбается. Оно степенно беседует с кинорежиссёром Денежкиным о культуре.

Подбегает Лариска, заговорщически зовёт в клуб.

Здание клуба тревожно знакомо, оно что-то напоминает — дебаркадер! Тот же голубой цвет, тот же ложноклассический стиль: накладные пилястры в два яруса, портики, фронтоны, деревянные колонны с капителями и кри-венько нарисованными белой краской каннелюрами. Клуб

— это выползший на берег и сильно раздувшийся дебаркадер. Кажется, он тащит за собой перевёрнутый и вымазанный в глине катер — так реален и убедителен в яростном сиянии дня его вид. Что-то происходит с пространством. Фантастическая греко-римская базилика посреди русского села никому не кажется кошмаром, но поскольку вместе они существовать не могут, то село уступает, обращается в мираж, в картины Рудомётова. Торжественно наступает Дебаркадер — везде.

Нутрь его.

Там, в боковом нефе, накрыты разномастные столы, на столах: пироги, солёности, разнообразные холодные закуски — именуемые все как одна «салатом», снова пироги, морсы в кувшинах, дешёвая водка, новомодные пластиковые баллоны с иностранной газировкой. Вдоль столов —длинные деревянные лавки. На них рассаживается элита, «сливки общества». Лавки коварны, они косят солидность званых персон, как траву: перешагнуть лавку с надутым видом невозможно, нужна усмешка как минимум, женщине хорошо при перешагивании охнуть или взвизгнуть. Садятся, оглядывают столы, оживлённо что-то передают, кого-то кличут, наливают.

Череда типажей за столом. Однозубый гармонист в синей кепке «Речфлот»; директриса школы в вечернем туалете и с потрескавшимися от прополки огорода руками; накрашенная Лариска — клубная методистка; клубный тренер Витя в новом спортивном костюме с рукавами разного цвета; библиотекарша Милка, похожая на матрёшку; герой — художник-рентгенолог Эдуард Филиппович Ру-домётов, сидящий на подвернутой ноге — и всё равно маленький; директриса сельского музея с янтарным пауком на груди; театральный худрук уже «под мухой»; весёлый рыболов — редактор многотиражки; запевала хора — разбитная бабёнка с двутональным, как у полицейской машины, голосом; озлобленный перестройкой ветеран войны; непоседа-фотокор с «Зенитом»; тучная дама с «халой» на голове — зав районной культурой; председатель райисполкома Егор Иваныч собственной персоной в белой рубашке без галстука; чьи-то босые дети. Все друг друга знают наизусть, тема застолья давно протухла, но тем не менее все рассаживаются с необъяснимой детской надеждой на приятные чудеса. С любопытством поглядывают на мостящихся к столу киношников.

Петя Денежкин, пересчитав соратников, посылает Лейбница за опальным Калачовым. Творческая встреча работников искусств начинается с представления киногруппы.

Песчаный бережок широкой реки. У самой воды стоит на четвереньках худой мужчина с косматой головой — пародия на льва. «Калачов!»—тревожно вскрикивает Лейбниц, подбегает — но нет, всё в порядке, Калачов в здравом уме.

— «Куриного бога» ищу, — поясняет он, трогая мокрые камешки. — Бывает такой — камешек с дыркой — приносит счастье. Тебе надо счастье, Лейбниц? Присоединяйся.

— Тебя зовут, — сообщает Лейбниц. — Там в клубе культура гуляет, тебя зовут. Без тебя никак.

— Культура гуляет? Это ты хорошо сказал, Лейбниц, это надо записать. Культура — гуляет.

— Там все наши, там предрайисполкома. Пойдем, а, Калачов.

— А вот как ты думаешь, Лейбниц, кто главнее — «куриный бог» или председатель райисполкома?

— Блин... — Лейбниц оглядывается в отчаянии. — Ну, Петя зовет, ну.