Славко Яневский - Неразделимые

— Потому что ты украл французский хлопок.

— Не крал я — дети собрали. Зачем красть, когда его полно вдоль дорог, караваны идут, ветки выдирают, а дети собирают.

Юсуф не слушал его. Ему, базарному стражнику, не было никакого дела до истины: крал ли Бейтулах французский хлопок или нет, ему хотелось показать людям, какую силу имеет он, базарный стражник Юсуф, над пойманным преступником; если до сих пор базар не знал об этом, пусть теперь узнает и хорошенько запомнит.

Житель Витеза в рубахе из французского хлопка (а этого не скрывает сам задержанный) был для него прекрасным предлогом излить гнев маленьких людей, наделенных маленькой властью, которая тем сильнее, чем слабее жертва.

— Да ты взгляни на себя, какой ты недоросток! — наседал Юсуф на Бейтулаха.

— Бог не дал мне высокого роста, верно. Но такой я по воле божьей, — ответил Бейтулах.

— А ты знаешь, что из-за твоей куцей рубашки поссориться может Босния с Францией?

— Откуда мне знать? — удивился Бейтулах.

— Узнаешь, когда французы придут на эту самую площадь из-за тебя и из-за твоей рубахи! Они, Бейтулах, покупают в Египте хлопок не для того, чтобы одевать тебя в Витезе; вот придет завтра на это самое место француз и спросит: «Откуда у тебя рубаха из моего хлопка?» И что ты, Бейтулах, ему ответишь? Украл у него, скажешь.

— Дети его с кустов собрали, — стоял на своем Бейтулах.

— Это французу без разницы.

— А я это перед всеми повторю, — твердил Бейтулах. — И перед богом, и перед людьми, и перед тем французом: нет на мне вины, дети его насобирали.

— Тебя и каймакам призовет к себе и спросит: откуда у тебя, Бейтулах, эта рубаха? Раньше носил посконную, а теперь из хлопка! Откуда ты, Бейтулах, из Египта или из Витеза? Если по рубахе судить, то из Египта. И не будет дожидаться, пока ты расскажешь, как ветер разнес хлопок и дети его собрали; нет, сразу отдаст тебя мне, а я, Бейтулах, вешаю. Могут и французы повесить, не думай, что они далеко и их не надо бояться, вон они на постоялом дворе «Колобара» живут, в трактире «Франс Колобара», они его нарочно арендовали, чтобы оттуда наблюдать, куда девается их хлопок. Каймакам может отдать тебя на суд французам, потому что рубаха-то из их хлопка, а уж они вернут тебя мне, и я приведу приговор в исполнение; кто бы тебя ни судил, все равно попадешь в мои руки, и я тебя казню.

— Ну и казни. Дети этот хлопок собрали, — повторял свое Бейтулах.

— Ты это уже сто раз сказал. Это не объяснение. Лучше скажи, зачем ты притащился в Сараево не в базарный день да еще разгуливаешь здесь в хлопковой рубахе, а как раз сегодня французский консул отправился к каймакаму из-за этого самого хлопка?

— Откуда я знаю зачем? Было время, и пришел, — объяснил Бейтулах.

И тут раздались голоса из толпы, глазевшей на то, что делал с человеком стражник из-за рубахи.

— По моему разумению, это честный человек, — говорит один.

— Какой же он честный человек, если на нем рубаха из хлопка, — возражает другой.

— Дети собрали… — вставил Бейтулах.

— Счастье еще, что он такой маленький и рубаха у него маленькая, а значит, и вина маленькая и наказание должно быть маленьким. Одно должно соответствовать другому, — раздался голос третьего.

— Правильно! По рубахе и наказание, — поддерживал кто-то в толпе зевак.

— Рубаху ему измерят, — заверил стражник. — Наши ее измерят аршином, а французы из трактира «Франс Колобара» — метром, потому как в ходу у них метр, а не аршин. Бейтулаха всего перемеряют и аршином, и метром. Начнут с плеч, потом велят руки вытянуть и их измерят. Наши аршином, а французы метром. И по этим двум меркам точно узнают, сколько украденного хлопка пошло на рубаху, а как измерят, возьмутся описывать, каков Бейтулах изнутри и каков снаружи. И по этому будут судить, есть ли у него наклонность к кражам, может, он еще чего украл, кроме французского хлопка. Само собой, и наши и французы спросят, что у него есть дома, перепишут все его имущество.

— У меня есть корова и козы, — признался Бейтулах.

— Это ты французам расскажешь. Вот так-то, люди, вся Франция будет знать, сколько у Бейтулаха коз, сколько земли и сколько детей; у них так: ежели поймают преступника, все о нем запишут.

— Дети есть, а земли нету, — уточнил Бейтулах.

— Ну, французы продадут и дом его, и землю в счет украденного хлопка.

— У меня есть дом и дети, — повторил Бейтулах.

— Детей твоих не тронут, а эту рубаху с тебя снимут, и будет она уже не твоя, а государственная.

Для стражника не было лучшего случая показать простому люду свою осведомленность в том, что будет с крестьянином из Витеза, когда два государства начнут передавать его из рук в руки и допытываться, как его имя, откуда он и почему воровал; через него узнают и про других воров — и тогда наступит конец хищениям французского хлопка в Боснии. А иначе французы рассердятся на Боснию и сначала добром потребуют расплатиться за хлопок, а ежели Босния откажется, они возьмут свое силой, и тут уж без крови дело не обойдется.

Юсуф потыкал пальцем в Бейтулаха и сказал:

— Из-за такого вот недоростка может пролиться кровь!

— Пусть льется, — сказал Бейтулах. — Нет на мне вины. Хлопок принес ветер, а дети собрали его.

— Из-за рубахи, что вот на этом недомерке, — не унимается стражник, — кровь прольется с обеих сторон.

— Ну, и пусть течет из-за меня, недомерка. Бог создал меня таким. А хлопок этот дети…

Снова раздается голос из толпы:

— Люди! Если мы люди, мы и сами решим: виноват этот человек или нет. Если виноват, можем и мы его судить, потому как пойман он на базарной площади, а площадь эта многих судила и на тот свет отправляла, а уж с одним крестьянином да еще из-за одной рубахи и подавно разберемся. Кто этот человек, нам известно, крестьянин он из Витеза, имя его Бейтулах. На этом Бейтулахе рубаха из хлопка, а известно, что французский хлопок крадут. Не знаем мы главного: сколько хлопка пошло на эту рубаху. Если есть среди нас портной, а у него найдется аршин, пусть подойдет и смерит рубаху. Надо все по справедливости, негоже с нашим человеком несправедливо поступать.

— Пусть несправедливо, — вставил Бейтулах. — Нет на мне вины, дети собрали…

— Эй, люди, есть у кого аршин? — продолжал приверженец справедливости.

— Тут нас несколько человек, что меряют и кроят, — раздался голос из толпы, и над головами людей подняли аршин.

Стражник, однако, не разрешил мерить крестьянина, сказав, что базар имеет право измерять только то, что продает и покупает, а этот крестьянин не продается и не покупается, и право его измерять и бить имеют только те, кто будет его судить.

— Пусть измеряют, пусть бьют, — говорит Бейтулах. — Нет на мне вины.

— Рубаха твоя говорит, что есть!