Иоахим Новотный - Избранная проза

— Ты? На шахте?

Это у нас в головах не укладывалось.

— Да тебя же не возьмут.

— Должны взять. Густа была в конторе.

— Они выставят тебя, как только увидят, что ты за фрукт.

— Густа была…

— Да если они узнают, сколько мест ты сменил…

— Густа…

— Да ты же после аванса свалишься и появишься опять уже с больничным в руках.

Удивительно, до чего же высоко он задрал голову. И как бы поставил восклицательный знак после фразы, сказанной чуть ли не с достоинством:

— Я больной!

— Да, — невозмутимо согласился хозяин. — А больным нельзя курить. — Он опять спрятал свой гроссбух под стойку. Йозеф сник; как ничтожный лакей копирует своего господина, так и он тоже нагнулся вслед за хозяином.

— Кто стоит за стойкой, тот и погоду делает, — добродушно крикнул Недо.

— Со мной уж точно, — сказал Йозеф. — Всегда.

Недо вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и замотал головой, как от внезапной боли.

— Убирайся! — прошипел хозяин. — Да поживее!

Он сделал вид, что сейчас выйдет из-за стойки. Йозеф не стал ждать, шмыгнул за порог и мягко прикрыл дверь.

— Тихо, тихо! — сказал Недо.

Казалось, и хозяин хочет что-то сказать. Но вздох, раздавшийся в углу, перебил его. Он повернулся и исчез на кухне.

Таким образом, все вернулось на круги своя. Недо и я на свету с полупустыми кружками, старик в темноте, наедине со своим почти уже непригодным для носки картузом. Капли воды из крана. Муха, жужжащая вокруг лампы. Недо опять многозначительно посматривал на меня.

Наконец пришла хозяйка. Она громко поздоровалась, зажгла свет над круглым столом, налила в рюмку коньяк, нацедила в кружку пива и подала старику. Он взял рюмку с подноса, выпил коньяк, утер пятнышко усов (которое только сейчас я и разглядел), крякнул и хрипло спросил:

— А ты что пьешь?

— Чай с валерианой, — ответила женщина. — Мне что-то сегодня неможется.

Старик отпил глоток пива. При упоминании о валерьянке его локоть презрительно дернулся.

— Ты же молодая женщина, — сказал он удивленно и энергично.

— Ха, молодая! Когда это было! Иной раз кажется… — Она присела на краешек стула, не касаясь спинки.

Кречмар (ибо это был, конечно же, он) долго смотрел на нее, думая о чем-то своем, похоже, мысли его по-стариковски причудливо растекались.

— Если б хоть за отходы платили!

Женщина вздохнула, но не переменила позы.

— Или хоть кости у нас были бы из железа!

— Ты опять гулять ходил?

— Бессмысленно, — отвечал старик. — Я теперь собираюсь устроиться на кладбище.

— На каком кладбище, Бруно? На каком?

Она почти кричала, но я не верил в эту ее визгливую панику. И Недо тоже, видно, не мог отделаться от недоверия простым пожатием плеч. Он, правда, все-таки поднял плечи и опустил их только после паузы, во время которой старик закурил окурок, трижды затянулся и, в завершение программы, на редкость энергично заявил:

— По крайней мере два метра они обязаны мне предоставить. Хочешь не хочешь.

Хозяйка на секунду задумалась над этой фразой, потом медленно встала. Она уже собралась выйти, как вдруг картина переменилась. Хлопнула дверь, хозяйка застыла на месте, а Недо толкнул меня ногой:

— Густа! Теперь гляди в оба!

Я видел вошедшую как сквозь сплошную пелену. Уже знакомая мне тучная фигура, перетянутая грубыми завязками фартука. Мощные икры, большие плоские ступни. Вечно обиженное и притом самоуверенное выражение на жирном лице. Я видел эту женщину третий раз, и гораздо сильнее, чем выпитое пиво, меня приковало к месту ощущение, что я никогда уже не смогу отделаться от виденного зрелища — она со свистящим прутом в руках. Это одновременно и отталкивало и возбуждало меня. Казалось, и на хозяина ее появление странным образом подействовало. В то время как все остальные в зале сидели словно зачарованные, он деловито тер жестяную стойку, нагнулся раз, другой, третий и, нагибаясь в очередной раз, спросил, пожалуй, даже чересчур поспешно:

— В чем дело?

— Сигареты нужны, — почти презрительно сорвалось с ее губ.

Хозяин открыл стенной шкаф, порылся там и выложил на стойку пачку самых дешевых сигарет.

— Две, — сказала Густа.

— Две, — повторил хозяин. И добавил еще одну пачку.

Женщина спрятала одну пачку в карман передника, другую распечатала, зажала одну сигарету толстыми губами и сквозь зубы бросила:

— Огня!

Хозяин щелкнул зажигалкой. Она затянулась несколько раз и, ни слова больше не сказав, ушла. Хозяин опять вытащил из-под стойки свой черный гроссбух, что-то туда вписал, и лишь после того, как он спрятал гроссбух, зала опять ожила.

Только я сидел, как разбитый параличом. Недо излил свой восторг в кратком тихом ругательстве. Хозяин принес пиво, старик громко закряхтел, и хозяйка опять решительно к нему повернулась. Спектакль продолжался.

— Надо же, живут ведь такие, — проговорила хозяйка, — только небо коптят.

— Сброд! — поддержал ее старик.

— И ей еще предложили квартиру в новом доме! В новом доме, в городе! — В голосе ее опять появились визгливые нотки. — А что ей там делать, в городской-то квартире?! Другие с ног сбиваются, мучаются не знаю как, а этой, можно сказать, на блюдечке подали!

— Сброд!

Хозяин неторопливо сполоснул уже чистые кружки, потом опять нагнулся под стойку, порылся в стенном шкафу, как будто не слышал этого визгливого голоса. Мало-помалу я начал понимать, что в основном ее вопли относятся к нему.

— Трех дней не прошло, — визжала женщина, — трех дней не прошло, как ее парень выбил дверные филенки. С ним не совладать. И почему бы его в колонию не забрать? И ее бы заодно!

Старик откашлялся, словно хотел что-то сказать, но женщина уже вошла в раж:

— Нет, как их только земля носит! Когда люди начали уезжать, я все думала: скоро ли Густа отсюда уберется? Мальчишка всюду слоняется, в школу не ходит. Забрался сюда через окно, хотел стащить кока-колу. Можно сказать, у меня на глазах. Я его тряхнула как следует и говорю: чтоб я тебя тут больше не видела! И скажи своей мамаше, пусть поживее удочки сматывает. А он таращит на меня свои наглые буркалы и вдруг как даст мне по ноге. Как вам это нравится?

Она прислушалась, вероятно, ждала, что в третий раз услышит: «Сброд!», но, не дождавшись, продолжала:

— Был бы он моим сыном! Но там до него никому дела нет. Она до обеда валяется в койке со своим Йозефом. Хотела бы я знать, что она с него имеет. Карлик несчастный, не мужик, а проститутка! Сколько лет все держался за материну юбку, а потом взял да и бросил ее одну на старости лет, отблагодарил. А как она померла, он сразу к Густе под бочок пристроился. Ты это понимаешь?

Она окинула всех вопрошающим взглядом. Никто ничего не сказал.

— Господи! — насмешливым тоном произнесла она. — Наверно, это настоящее чувство! Одной любовью живут, можно сказать! Да еще людской добротой!