Иоахим Новотный - Избранная проза

Тут хозяин предпочел перебраться в кухню. Жена посмотрела на закрывшуюся за ним дверь. Плечи ее опустились, вся она как-то поникла.

Старик тоже, видимо, не собирался продолжать разговор. Он только помахал рукой, отгоняя от себя табачный дым. Один Недо верил, что это еще не конец. И возобновил разговор:

— У них это давно тянется, у Йозефа с Густой, точнее сказать, с тех пор, как ее предпоследнего дружка посадили. Как его там звали, Роберт или Рихард? Насилу поймали. Во всяком случае, мать Йозефа все знала. И тут уж злись не злись. Хоть она и не могла считать Густу идеальной женой для Йозефа, но все же лучше такая, чем никакой. Йозеф в свои тридцать пять без бабы начал чудачить. А уж тут мамочка ему ничем помочь не могла.

Недо обвел взглядом присутствующих. Вероятно, ждал аплодисментов на свою последнюю сентенцию. Но ни хозяйка, ни старик не реагировали. Молча сидели друг против друга и бессмысленно пялились на скатерть. И я тоже был не в состоянии по достоинству оценить сведения Недо. Мне не хватало фона, на котором все это обрело бы смысл. Кроме того, на меня навалилась страшная усталость. В конце концов, после такого долгого дня и стольких переживаний имею же я право на сон. Только алкоголь и накатывавшие волны стыда, для которого с каждой праздно здесь проведенной минутой было все больше оснований, мешали мне воспользоваться этим правом. На минуту-другую я погружался в какое-то почти бессознательное состояние, потом на секунду выныривал из него с мгновенно обострившимся слухом и зрением. И всякий раз отмечал перемены, не видя, что им предшествовало и чем они вызваны. Так, вскоре я увидел, что господин Кречмар кряхтит уже над вторым подносом с пивом и рюмкой коньяка. Но я не видел, как хозяйка принесла этот поднос. Место рядом со мной опустело, но как Недо ушел, я не заметил. Услышал незнакомый голос, требовавший пива, но как появился новый гость, я не видел. Я пил пиво, не зная, сколько раз наполнялась моя кружка. Я чувствовал, что речь идет обо мне, но не мог ничего возразить.

Наконец кто-то встряхнул меня за плечи.

— Господин Краутц уже здесь, — раздался голос хозяина.

С трудом продрав глаза, я обнаружил усталого человека лет за пятьдесят в вытертых вельветовых штанах и серо-зеленой куртке. Бородка приятно удлиняла его обрюзгшее лицо.

— Уже поздно, — сказал Краутц. — Нам, вероятно, пора уйти.

Мне все-таки удалось проснуться настолько, чтобы суметь сказать самое необходимое:

— Я приехал из-за пьесы. Мне надо расплатиться.

— Уже уплачено, — сказал хозяин.

— Переночевать можете у меня, — сказал Краутц.

То, что он добавил, очевидно, относилось к хозяину:

— Больше я ничего не смогу для него сделать.

Дом чернел на фоне более светлого неба, в котором безмолвно сверкали голубоватые молнии. Сортир здесь помещался в доме и потребовал от меня последних остатков внимания. То, что было потом, регистрировало уже только мое подсознание. Длинный коридор, где пахло крольчатником, низкая лампа над столом, от которого к потолку поднимались клубы дыма. Какой-то человек в огромном кресле. Рядом кровать. Я упал на нее и проснулся, как мне показалось, через несколько секунд с дурацкой, с детства усвоенной мыслью: ты должен погасить свет! Ощупью, по стене я добрался до выключателя и тут действительно проснулся от внезапно вспыхнувшего верхнего света. Было около двух. Стрелки моих часов сплывались перед глазами. Но все же я сообразил: вчера кто-то другой выключил свет. А кто же стянул с меня брюки?

Я как-то машинально стащил с себя носки. Но спал я уже беспокойно. За стенкой слышались шаги, шелест книжных страниц, опять шаги, покашливание, чирканье спички, громкий кашель. Мир не спал. И я вышел к тем, кто ждал от меня знака. Я очутился перед толпой и хотел уже сообщить ей радостную весть, но люди отвернулись от меня. Многие лишь украдкой, через плечо поглядывали на меня. Я в испуге обеими руками прикрыл свою наготу.

Когда я наконец проснулся, уже брезжило утро. И хотя мой мочевой пузырь настоятельно требовал освобождения, я не скоро еще набрался решимости стряхнуть с себя сон. Босиком прошлепал по большой комнате в поисках выхода в коридор. Краутц лежал в кресле, открыв рот, подбородок задран кверху, затылок на узкой деревянной спинке кресла. Он спал совсем беззвучно. Я нашел сортир. Прежде чем спустить воду, я немного помедлил. Сейчас учитель проснется и увидит меня в трусах!

Едва я собрался с духом, как услыхал за окном чиханье выхлопной трубы «трабанта». Гости в такое время? А впрочем, что я знаю о привычках здешних жителей! Я рванул вниз цепочку и бросился бежать, как будто за мной кто-то гонится. Но гость ни минуты не мешкал у двери, сразу вошел, быстро и целеустремленно пересек прихожую и раньше меня достиг большой комнаты. Ко всему, это была женщина. В казенно-сером облегающем костюме. Она сразу пересекла комнату и демонстративно распахнула окно. Краутц зевнул, потянулся и открыл глаза.

— Ты? — спросил он.

— Да, я, — ответила женщина. — Но ты не бойся, мне нужно только методическое пособие.

Краутц потер рукой шейные позвонки, хорошенько прокашлялся, не спуская глаз с женщины, рывшейся в книгах. Когда она собралась войти в спальню, он заставил себя произнести три слова:

— У меня гость.

Женщина остановилась, но на Краутца даже не взглянула.

— Не девица, как ты понимаешь.

Она, словно бы невзначай, пожала плечами и сказала:

— А хоть бы и девица. Меня это не касается.

— Там у меня драматург, — сказал Краутц.

— Вот как?

Голос ее оставался холодным.

— Да, из театра. Они хотят от меня пьесу получить.

— Почему бы и нет, — отозвалась женщина, не прекращая своих неистовых поисков. — Ты уже давно живешь как настоящая богема.

Мимоходом она сдвинула с края стола к середине оставшуюся от ужина тарелку, полную окурков и пепла.

— Да, — сказал Краутц, — вчера я действительно немного засиделся.

Женщина опять остановилась, постояла секунду-другую посреди комнаты, прищурилась, потом, повернувшись на невысоких каблуках, подошла к книжным полкам. Очевидно, обнаружила нужную книгу.

Теперь пора ей было обернуться к двери. Там стоял я, в трусах, в майке, стыдливо прикрываясь рукой. Годы, проведенные в армии и в институте, отучили меня от излишней стыдливости. Но перед этой женщиной я ни за что не хотел предстать почти голым.

Но она не обернулась. Очевидно, хотела поговорить и о личном? Она взяла тарелку и привычным жестом стряхнула ее содержимое в зольник перед кафельной печкой. Потом спросила:

— Ты говорил с мальчиком?

Краутц явно был застигнут врасплох. Он почесал в затылке. Волосы у него были густые.

— Да… То есть нет… Это было немыслимо… Надо быть осторожным, надо дождаться подходящего момента…