Иоахим Новотный - Избранная проза

Тысячи раз он по-разному поворачивал бинокль. Тысячи раз пытался вызвать в своей памяти из ничего то — полное жизни, круглое и прямоугольное, дым печных труб и повороты флюгеров. Это удается ему, но боли он не чувствует. Столько лет прошло. Он уже многие годы ходит по дорогам Шульдорфа. А ведут они к маленькому домику, где Густа топит печь. Оттуда — на работу в шахту. А вечера после работы — у Макса, у Винценца, оттуда, слегка поднабравшись, — к Густе. По этим дорогам он может ходить как ему вздумается. Он сегодня по ним ходил и завтра пойдет и послезавтра. До тех пор, пока ноги не откажут. Нет, боли он не чувствует.

Наверное, дымка там скоро превратится в туман. Тогда можно будет увидеть то, чего на самом деле нет.

Только вот в груди по-прежнему жмет, и это беспокоит его. Все сильнее жмет. Это преступление просто, что так жмет именно сейчас. Руди приходится придумывать что-то, чтобы успокоиться: ну-ка потише, старая кляча, не спеши. И без паники. Смешно, да и только.

Но от этого не стало легче. Даже наоборот. Хоть бы лиса появилась, что ли. Внизу лежат засыпанные песком трубы. Самое что ни на есть распрекрасное место для мелких хищников. Руди будет ждать, пока не окоченеет, когда же здесь наконец рыжая замышкует. Тут-то он ей шкуру из обоих стволов и подпалит. И ничто его не остановит. Ни святая тишина, ни праздник. Ведь такое не часто случается, в конце концов!

Ему становится страшно, и он замирает. Вот, стало быть, как оно бывает, когда больше уже ничего не чувствуешь. Вот так и бывает, когда на все наплевать. Вот так и затянет во мглу, в которой ничего нет.

Как одержимый, полностью подвластный судьбе, Руди смотрит туда. Правая рука его дрожит чуть заметнее левой. И поэтому дрожит бинокль. И на расстоянии, в которое он вглядывается, получается разница в целый километр. Он вдруг замечает что-то, строение, которое нельзя не узнать. Уж кто-кто, а Руди его сразу узнает. Сначала показывается толевая крыша, дальше — кое-как оштукатуренная стена, слепое окно. Все еще с тех времен осталось, на барак похоже, который теперь для собраний служит. Плишке называет это Домом культуры. Да он любой сарай, только гирляндами украшенный, дворцом назовет. На прошлой неделе у них там совещание было. Руди все думал, что сказать, раздумывал над рецептом острого соуса. Предстояло ему говорить о завершении года, потому как о рождестве говорить нельзя. Но все равно под неоновыми лампами стоит елка в мишуре. Плишке говорил о рабочей чести, о выполнении плана и о подлинном духе соревнования. Руди думал и сам себя спрашивал, чего ему-то от них надо. Просто слушал, и все. Но проблема все равно осталась — нужно ли ему чего-то от них. После он думать об этом не мог, потому что дальше была водка, простая и пшеничная, двойной очистки, которую и за деньги-то не получишь, и кофе. И еще новенькая одна была. Молоденькая такая, черненькая, и под передником у нее все, что надо. Кто-то сказал: эта у нас на конвейере. Она протискивалась с кофейником между столиками. Руди наблюдал за ней, и у него словно мельничное колесо в голове завертелось. Ему чуть дурно не стало, когда эта черненькая, очутившись у него между колен, стала наливать кофе на соседнем столике. Смех показался ему пронзительным криком, а бормотание за другими столиками перешло в неясный гул. Он жизнь бы отдал за то, чтобы ущипнуть ее за задок. Ему хотелось ощутить ее тело, крепкое тело молодой женщины, — извечная мечта всех мужчин.

Но он не сделал этого. А потом выяснилось, что кое-кто не упустил своего.

Ну надо же, думает Руди.

В груди перестает ныть, но зато зверски колет правую ногу, затекла, видно. Он шевелит ногой, пока не чувствует, как кровь приливает к пальцам. И тут он видит лису. Она совсем близко. Шагах в тридцати от вышки. На отсыпи. Руди подстраивает бинокль и одновременно тянется за ружьем. Если он сейчас пальнет из обоих стволов, он зверя уложит. Но лиса никаким правилам не подчиняется. Она бежит через открытое поле в самое недоступное место, замирает у холмика, высматривает что-то, а потом всеми четырьмя лапами прыгает на то, что даже в бинокль казалось лишь кустиком пырея. Наверное, мышь схватила, а может, и нет. Этого уж ни за что не узнать.

Руди кладет ружье на колени. Мышь там или нет, рыжая знает, что делает. Руди не может выстрелом погубить эту надежду, это трепещущее сердце. Отсыпь прямо перед ним, он смог бы даже дотянуться до нее.

Лиса исчезает в тумане! Руди спускается вниз, не держась. Переходит через межу — и прямо к Максу. Тот молча наливает ему водки и пива. Макс сердито захлопывает дверь в зал, где его сыновья празднуют под тяжелый рок. Ногой прикрывает дверь в кухню, потому что оттуда по радио доносится «Тихая ночь, святая ночь». Правда, он доволен, что хоть в пятницу посетителей нет. Но мрачен, потому что не знает, что за вечер ему предстоит. Вот и не замечает он, как у Руди блестят глаза.

И Винценцу не до этого. Он возится со своим «трабантом», нервничает. Забирает у Руди ружье и спрашивает только:

— Ну, было там что-нибудь?

— Да ничего, — отвечает Руди.

Дома он делает вид, что наслаждается надоевшими клецками. Он старается не смотреть на Густу. Она ведь не отстанет, пока не узнает, что с ним. Но разве это объяснишь?

Перевод И. Рахвальской.

Кралик бросил курить. Бросил лет десять назад. Были моменты, когда он жалел об этом. Вот и сейчас он бы с удовольствием закурил, чтобы только занять руки. Зажатый книжной полкой и тумбочкой, он сидел на табуретке, с которой диспетчер убрал пару новых валенок. Они стояли теперь под заваленным бумажками письменным столом, вынуждая этого вконец издерганного человека сидеть поджав ноги. Дверь то и дело открывалась. И каждый, кто входил или выходил, скользил глазами по нише. Несмотря на ранний час, о происшествии все знали. Кралик сложил руки между коленями, заставляя себя думать о посторонних делах.

Вицлипуцли. Кого или что так называли? Он быстро вспомнил, слишком быстро. Так называлась водка, которую вчера принес Нимак. Новый сорт, господа. Чего только не придумают, название-то какое! Но Паннах только кивнул и поднял два пальца правой руки. И Кралик не стал возражать. Вицлипуцли или нет, только шнапс нарушил традицию. Кралик и Паннах обычно встречались по воскресеньям в пивнушке Нимака. После полудня они бывали единственными посетителями. Выпивали четыре, от силы пять кружек пива. И до того, как наступал вечер, когда пиво частенько лилось рекой, они расплачивались. Нимак давал сдачу с точностью до пфеннига. Гость есть гость, даже если он нанесет больше грязи, чем съест. Но когда представлялся случай, он своего не упускал. За это на него никто не обижался. И когда Панках вчера раздул свой автобус до размеров дирижабля, он был тут как тут с бутылкой водки.