Лиз Тренау - В любви и на войне [litres]

– Швейцария! Как чудесно! Я была там всего один раз. Меня просто очаровали ваши горы. Альпы. Вы живете в горах?

– Недалеко, в Женеве.

– Женева? У вас там восхитительное озеро.

Что за странная привычка у женщины повторять все, что она говорит. Может, в Америке так принято? Это как-то очень походило на допрос.

– Извините, надеюсь, вам понравился ужин? – спросила подошедшая к их столику мадам Вермюлен, одобрительно кивая на вылизанную тарелку Отто и пустую корзиночку из-под хлеба.

– Да, все хорошо, спасибо, – ответила Марта. – Очень вкусно.

Хозяйка с гордостью улыбнулась.

– Подливка готовится из пива, которое мы варим здесь, в Хоппештадте, – пояснила она. – Мы славимся своим пивом. Могу ли я соблазнить вас десертом?

– Нет, спасибо, мы так устали с дороги, – такое оправдание идеально подошло. – Думаю, мы закажем кофе и горячий шоколад в номер.

– Конечно, мадам.

Марта почувствовала, как Отто дергает ее за рукав.

– У нас еще осталась та выпечка, – сказала она и взъерошила волосы сына, пользуясь тем, что на людях он не может ей возражать. Она отодвинула стул и поднялась на ноги. – Пойдем, Отто. Хорошего вам вечера, дамы, – добавила она. – Приятного ужина.

– Приятно познакомиться. Возможно, встретимся завтра, – ответила американка.

«Я искренне надеюсь, что нет, – подумала Марта, вынужденно улыбаясь в ответ на улыбки других посетителей ресторана, пока они с Отто шли к двери. – Какая же это странная, не соответствующая друг другу пара, – думалось ей. – Американка слишком жизнерадостная, болтливая, слишком любопытная, а англичанка такая тихая и замкнутая, с землистой кожей и серыми тенями, которые залегли под глазами». «Лицо застыло скорбной маской», – это выражение тотчас напомнило Марте о ее собственной утрате.

С приближением дня отъезда Марта, несмотря на все свои страхи, мечтала поскорей найти могилу старшего сына и оставить там письмо и медаль его прадедушки, выполнив тем самым последнюю волю Карла. По крайней мере, она будет знать, где он похоронен, и сможет должным образом попрощаться. Но сейчас она лежала в темноте среди белоснежных простыней, и рядом с ней тихонечко посапывал Отто. И перспектива найти могилу сына теперь уже казалась ей пугающей и какой-то ошеломляющей.

Она понятия не имела, чего ожидать. Из хаоса и опустошения, которые они наблюдали из поезда, было невозможно представить кладбище, такое, каким оно было у них дома, с аккуратно подстриженными травянистыми дорожками и тщательно ухоженными клумбами между рядами крестов, установленных с военной точностью. Нет, нужно понижать планку, чтобы подготовить себя к тому, что она может увидеть в реальности: все неизбежно будет выглядеть иначе, это кладбище может оказаться на самом деле довольно пугающим местом.

Как будет выглядеть могила? Как написано его имя? Отто зашевелился во сне, когда она невольно содрогнулась, представив, как на дереве или в камне вырезаны слова: «Рядовой Генрих Вебер, 1897–1915». Как бы отреагировала любая мать, находясь на месте, где под землей лежит ее любимое дитя, ее кровиночка, плоть и кровь, сын, которого она растила и пестовала восемнадцать лет; умный, красивый юноша, на которого она возлагала такие большие надежды? Она молила небеса, чтобы, когда настанет этот момент, у нее хватило мужества сохранить достоинство, хотя бы ради Отто.

Но что, если после стольких надежд и ожиданий, после этого трудного и дорогого путешествия им даже не удастся найти его могилу? Они до сих пор не получили никакого официального подтверждения, только рассказы родственников друзей и сослуживцев Генриха. Неужто медаль прадеда Генриха так и уедет с ней обратно в Германию? Перспектива была слишком мрачной, чтобы обдумывать ее.

Марта вздохнула и повернулась на бок, обхватив обеими руками спящего сына. Тепло его тела, как всегда, сотворило чудо: через несколько минут она спала.

– Какая странная пара, – прошептала Элис через стол.

Руби они вовсе не показались странными, просто было жаль этих двоих, ее поразили их впалые щеки, изможденные лица. Женщина, чьи темные с проседью волосы зачесаны назад и собраны в узел, казалось, подавлена горем, которое словно тонким слоем окутывало всю ее фигуру. Руби узнала эту глухую тоску, на лице ее матери застыла такая же, после того как умер отец.

Мальчик едва произнес пару слов и почти все время сидел, уставившись в скатерть, бормотал что-то неразборчивое только тогда, когда мать что-то ему говорила. По мнению Руби, ему было около десяти-одиннадцати лет, глаза казались слишком большими на исхудалом лице, покрытом подростковой угревой сыпью, а волосы подстрижены настолько коротко, что сквозь них просвечивала кожа головы. Женщина была одета в твидовый пиджак, более подходящий для зимы, а одежда мальчика казалась на пару размеров меньше: узкие запястья торчали из рукавов причудливой матроски.

– Я правильно расслышала – она сказала, что приехала из Женевы?

– Они швейцарцы. Наверное, поэтому у нее такой странный акцент, – ответила Элис. – Интересно, что их сюда привело? Швейцария ведь не участвовала в войне.

Руби задумчиво намазывала хлеб маслом, а Элис продолжала болтать:

– Я бы вряд ли привезла сюда ребенка. А ты? Тебе не кажется, что это может быть немного опасно для психики в таком возрасте?

– Может, дома за ним некому присматривать.

– Ты видела, во что она была одета? Что-то из прошлого века. Шерстяная саржа в июле! И вырядить мальчика в этот матросский костюм! Бедный ребенок!

Руби почувствовала себя неуютно, ей не хотелось обсуждать мать с сыном.

– Так, а где ты была сегодня днем? Я заходила к тебе в три, но тебя не было в номере.

– Извини, – беззаботно ответила Элис. – Я ходила встретиться с другом, и это заняло несколько больше времени, чем я планировала.

– С другом?

Как у Элис мог быть здесь, в Хоппештадте, друг?

– Мы познакомились давным-давно. Это очень длинная история.

– Но я думала, ты приехала сюда, чтобы найти брата.

– Конечно, я здесь именно для этого. Поэтому я и связалась с этим другом, поскольку он живет в Лилле, вот я и подумала, что он может знать кого-нибудь из местных или какие-нибудь организации, которые могли бы мне помочь.

– А он знает?

– Он выяснит для меня. – Руби впервые заметила брешь в непоколебимой уверенности молодой американки. Помада чуть смазана, волосы слегка растрепаны, на красивой белоснежной блузе на груди – едва заметное пятнышко от чая.

– Ты что-то недоговариваешь, Элис?

– Это не то, что ты думаешь. Я знала, что Даниэль был в этом районе, и просто подумала, что…

Даниэль? В том, как она произнесла его имя, сквозила такая невысказанная нежность. Очевидно, этот человек значил для Элис больше, чем просто друг. В этот момент подали вино, темно-красное, вкусное, с насыщенным ароматом.