Лиз Тренау - В любви и на войне [litres]

Он последовал за ней, и женщина зашагала быстрее.

– Двадцать!

Она задумалась на мгновение. Десять франков с человека. Это вполне разумная цена.

– Мы можем поехать завтра утром?

– Конечно. В одиннадцать часов, – кивнул мужчина.

Это было слишком хорошо, чтобы отказываться.

– Это нас устроит, спасибо.

Она затаила дыхание, когда он что-то забормотал про себя и протянул руку:

– Мне нужно нанять машину. Вы платите десять сейчас и десять завтра.

Она быстро достала банкноту из сумочки и вручила ему, пока он не передумал. Мужчина спрятал деньги во внутренний карман своей грязной куртки.

– Где вы остановились?

– Отель «Тишина».

– Увидимся завтра, мадам. Я приду в одиннадцать. – Он приподнял берет и откланялся.

Только после того, как он исчез, Марта сообразила, что он не выдал ей квитанцию. Она снова рассмотрела врученный им листок бумаги. Хоть он и был помятым, но, по крайней мере, на нем значилось имя: месье Г. Питерс.

Ей не терпелось сообщить Отто хорошие новости. Наконец, после всех их сборов средств и планирования, после долгого путешествия и ужасных испытаний на границе, они были на пути в Лангемарк.

«Осталось недолго ждать, Генрих. Увидимся завтра».

Элис старалась не обращать внимания на понимающие взгляды сурово-вежливого портье в отеле «Гранд». Месье Мартенс еще не вернулся. Не соблаговолит ли мадам подождать в комнате отдыха и выпить кофе или чего-нибудь покрепче?

Это допотопное здание, безусловно, было весьма помпезным, в старомодном французском стиле. Элис была рада, что они решили остановиться в другой гостинице. После деревенского очарования отеля «Тишина» это место подавляло неуютной официальной атмосферой, со своими фальшивыми колоннами, затейливой лепкой, обоями с замысловатыми узорами, тяжелыми портьерами и вычурными стульями. Майор сказал, что во время войны его отвели под офицерскую столовую, и Элис явственно ощущала этот дух привилегированности, запах сигар и виски, которыми командиры, должно быть, наслаждались, пока их подчиненные ютились в казармах или того хуже. Оставшись одна в душной гостиной, Элис испытывала что-то вроде сочувствия к несчастным увядающим в горшках пальмам, кончики листьев которых пожухли, высохли и скрючились.

Когда Даниэль стремительно вошел в комнату, ее нервы были натянуты, как струны пианино. Он опоздал на целых полчаса, поведав ей историю о какой-то швейцарке и ее молчаливом сыне, которых он выручил в Ипре. Она встала, чтобы поприветствовать его, и внезапно ощутила, что язык ее не слушается. Он почти не изменился за эти шесть лет; хоть и не очень высокий, он обладал внушительной фигурой человека, который обязательно обратит на себя внимание в толпе. Возможно, он чуть раздался в талии, овал лица стал более расплывчатым. Но волосы были по-прежнему такими же темными и непослушными, и в глазах, когда он улыбался, появлялся все тот же озорной блеск. А эта его улыбка! Когда он улыбался, казалось, ты – единственный человек в комнате и он улыбается только тебе.

Он взял ее за обе руки и трижды поцеловал в щеки. Затем отступил назад, на расстояние вытянутой руки, и окинул Элис оценивающим взглядом. Взгляд его глаз цвета мореного дуба – глубокий и непостижимый, как всегда.

– Боже мой! Как обычно, такая красивая, Элис!

Его мягкий говор мгновенно перенес ее в тот день, когда они впервые встретились. Она зачарованно наблюдала за ним, пока он, жестикулируя, как истинный галл, говорил о книгах и идеях, о важности хорошего дизайна во всем – от стула до машины – и о том, как здания влияют на людей, которые в них живут. Она тогда подумала, что он – самый восхитительный, самый потрясающий мужчина на свете.

Он подозвал официанта, топтавшегося в дверях.

– Что ты будешь? Чай? Или, может, лимонад?

Элис вспомнила этот вкусный кисло-сладкий напиток, такой освежающий в те душные далекие дни в Париже.

– Это было бы идеально! – сказала она.

Он снова посмотрел на нее, ловя ее взгляд.

– А годы тебя совсем не тронули.

Это была заведомая ложь. Она не строила иллюзий по этому поводу, годы брали свое – и физически, и психологически. Ей было уже двадцать четыре года, и она прекрасно понимала, что румянец юности начал исчезать с ее щек и что крошечные морщинки вокруг глаз и рта все труднее поддаются маскировке. Ее волосы, когда-то такие длинные и пышные, теперь были острижены под ультрамодный боб чуть выше плеч. Та беззаботная юная девочка с почти детским доверием к незнакомцам и ненасытным любопытством к миру, которую он когда-то встретил, куда-то делась, теперь она стала черствее – ее закалили жизненные невзгоды и потери. Она стала более скептичной и осторожной, более мудрой и более сдержанной.

В последний раз, когда она его видела, они прощались со слезами на глазах, обещая скоро встретиться – возможно, уже следующим летом. Их роман был коротким и пылким – их непреодолимо физически влекло друг к другу, и в тот последний вечер в Париже она была, как никогда прежде, готова преступить черту дозволенного.

Они весь вечер гуляли всей компанией, бокал за бокалом поглощая холодное розовое вино. Потом постепенно друзья разошлись. Джулия заявила, что устала, и Даниэль пообещал проводить Элис до дома.

Они болтали и смеялись до тех пор, пока последний графин не опустел, потом вышли из кафе и направились к ее дому вдоль Сены, сверкающей, словно россыпь бриллиантов в свете уличных фонарей. Париж тем теплым весенним вечером был так опьяняюще красив, что она от восторга забывала дышать. Ощущение счастья, переполнявшее Элис, было настолько сильным и острым, что у нее кружилась голова. Они почти дошли до ее дома, когда Даниэль обернулся к ней, взял в ладони ее лицо, словно что-то бесконечно драгоценное, и поцеловал – жарко, требовательно.

– Ко мне? – пробормотал он, будто все уже было договорено заранее. Желание, бурлящее внутри, сделало ее беззаботной и дерзкой. Кипящая кровь текла по венам, словно соревнуясь на скорость со сверкающей в свете фонарей рекой.

Но как только он взял ее за руку и пошел дальше, тихий голосок в голове стал настойчиво нашептывать: воспитанные, приличные девушки берегут себя для будущего мужа. Даже сквозь розовую дымку влюбленности она понимала, что он никогда не станет подходящим мужем; они были слишком молоды, Париж – слишком романтичен, он флиртовал напропалую со всеми девушками. А что, если она забеременеет? Ее репутация будет разрушена, и перспективы удачно выйти замуж уничтожены навсегда. Чувствуя себя неловко, она, как школьница, отстранилась.

– Меня ждет Джулия.

Вернувшись в Америку, она мучительно тосковала по нему, сожалела о том, что не позволила себе до конца отдаться ему. Она воображала это так много раз. И вот теперь он снова перед ней – а она не в силах произнести ни слова.