Лиз Тренау - В любви и на войне [litres]

– Весьма скромная, – сказал он, ведя их по широкой деревянной лестнице к другой, более узкой витой лестнице на чердак. Комнатка была маленькой и темной, с наклонным потолком и только одной двуспальной кроватью, но это не имело никакого значения: Отто часто забирался к ней в кровать, когда замерзал или когда ему было не по себе. Месье Вермюлен показал ванную комнату и туалет в конце коридора и объяснил, что, поскольку единственный другой номер на этом этаже свободен, эти служебные комнаты в полном их распоряжении.

– Спасибо, нас все устраивает, – сказала Марта. – Мы можем снять комнату на три ночи?

Когда она услышала, что он спускается по лестнице, то смогла наконец вздохнуть свободно и расслабиться. Они были в безопасности, далеко от любопытных ушей и могли говорить по-немецки, не боясь, что их услышат. Отто подошел к слуховому окну, и она двинулась за ним следом. Остановилась за спиной мальчика и обняла его за плечи. Даже за те два дня с тех пор, как они уехали из дому, он, казалось, вырос. Ей пришлось выглядывать из-за его головы, чтобы увидеть за окном неухоженные сады и заброшенные здания позади гостиницы.

– Генрих где-то там, – тихо сказал мальчик. – Это далеко отсюда?

– До Лангемарка? Я не знаю наверняка. Возможно, с полчаса.

– Когда мы его увидим?

– Надеюсь, завтра. Когда сможем найти кого-то, кто нас туда отвезет. – Несколько минут они стояли молча. – Я так гордилась тобой сегодня, Отто, – мягко сказала она. – Там, на границе.

– Они просто глупые, ужасные люди. Но мы выстояли, правда? Теперь мы здесь.

– Я починю кролика, когда мы вернемся домой. Он будет как новенький.

– Все в порядке, мам, он мне больше уже не нужен. Мы можем сейчас пройтись по магазинам? Я умираю с голоду.

– Полчаса. Потом мы пойдем, обещаю.

Марта открыла чемоданчик, достала свои туалетные принадлежности и пошла в ванную. Вся сантехника была чистой и современной, из крана хлынула роскошно горячая вода. Позже она пообещала себе, что примет долгую горячую ванну, но теперь довольствовалась тем, что умылась, почистила зубы и расчесалась. Потом она велела Отто последовать ее примеру, аккуратно выложила помятую сменную одежду в огромный шкаф, который, казалось, занимал четверть комнаты. После этого она сняла туфли, упала на мягкую белую постель и закрыла глаза. Она даже не услышала, как сын вернулся из ванной.

Женщина резко проснулась, когда сын прыгнул на кровать рядом с ней.

– Мы можем уже идти, пока я не умер от голода? – проворчал он.

Бедный мальчик, он пять лет не видел магазинов, на витринах которых было хоть что-то, кроме пустых консервных банок и выцветших от времени пыльных пакетов. После школьных уроков большую часть времени он проводил, стоя в бесконечных очередях за хлебом, сосисками, картофелем и яйцами – практически за всем. И хотя Марта могла терпеть постоянную боль в собственном съежившемся от голода желудке, ей было невыносимо видеть голодным своего сына. Она всегда отдавала ему львиную долю любой еды, которую удавалось найти. Она бы с радостью заморила себя голодом, если бы была уверена, что это облегчит страдания ее мальчика. Но со смертью Карла женщина нашла в себе новую решимость поддерживать собственное здоровье и силы. В конце концов, она – это вся семья Отто, а значит, она должна жить для него.

Как ни уютно ей было лежать на кровати в безопасности этой маленькой комнатушки, она больше не могла игнорировать его мольбы.

На площади стало оживленнее, террасы кафе заполнили мужчины и женщины, они ели хлеб и колбасу, запивая пивом янтарного цвета.

– Вот так же раньше было и в нашем городе, – прошептала она Отто. – Ты этого не помнишь. Но когда-нибудь все это вернется. «Может быть», – добавила она про себя. Ей стало грустно при воспоминании о том, каким был Берлин до войны, когда они с Карлом встречались после работы, чтобы посидеть в кафе вместе с друзьями и коллегами, о том, как они пили, смеялись и болтали, обсуждая свежие радикальные идеи до самого вечера.

Какие головокружительные это были дни! Старый порядок правил миром, и они свято верили, что впереди у страны светлое будущее. Будущее, которое позволит покончить с нищетой в сельских районах, обеспечит образование для всех, включая женщин, и все граждане старше двадцати одного года, независимо от их дохода или пола, получат право голоса.

Как же они ошибались. Все, что они получили, – разрушительную, уродливо калечащую души и тела войну.

Марта и Отто пошли дальше, вежливо отвечая на все приветствия на своем пути, старательно избегая смотреть кому-то в глаза. Больше всего Марте хотелось найти местечко в каком-то кафе, попробовать местного пива, но она боялась, что при этом ее втянут в беседу. В памяти было еще свежо отношение таможенников: хоть они и находятся под защитой международного права мирного времени, но можно только догадываться, как отреагируют отдельные граждане, если выяснится, что они с Отто – немцы, пусть и заурядные обыватели.

Ей стало неловко от осознания того, насколько необычно они, должно быть, выглядят: высокая женщина средних лет с изголодавшимся, усталым лицом и долговязый подросток в слишком тесной матроске, шортах и кепке. Она откопала в недрах своего шкафа свой лучший саржевый жакет, длинную юбку и шляпку – обычно она хранила этот наряд для собеседований или особых дней в колледже, где преподавала. Наряд был слишком теплым для этого времени года, но дырки, проеденные молью, были тщательно заштопаны. К тому же это все, что у нее было. В Германии с самого начала войны никто не мог позволить себе новую одежду. Было неудивительно, что они привлекли несколько любопытных взглядов.

Они покинули площадь и вышли на улицу, которую видели по дороге в город. Отто первым заметил пекарню.

– Смотри, – прошептал он. – Прямо там, дальше по улице. – И хотя полки были в основном пустыми, сейчас, в середине дня, из лавки доносился непреодолимый аромат свежеиспеченного хлеба, сладкой ванили и жженого сахара, который они уловили еще на подходе.

Они вошли в булочную, где их встретила унылая, суровая женщина.

– Чем могу помочь?

– Можно нам хлеба, пожалуйста, и сладкой выпечки?

– Я посмотрю, что у меня осталось.

Женщина исчезла за дверью и вернулась с корзинкой хлеба разных сортов, маленьким подносом с пирожными, коробкой круглых печений, присыпанных ломтиками миндаля.

Марта выбрала четыре белых булки, четыре маленьких пирожных, украшенных клубникой, и два квадратных кусочка желтого торта с выложенными сверху кусочками засахаренного лимона. Мать с сыном внимательно наблюдали за каждым движением женщины, пока та заворачивала хлеб в газетную страницу и ловко складывала вторую страницу в коробку для тортов. Взяв огрызок карандаша, она написала стоимость на коробке.