Лиз Тренау - В любви и на войне [litres]

– Пожалуйста, назовите имя и полк вашего племянника и дату его смерти, если вы ее знаете.

Она рассказала ему все подробности, которые знала, и объяснила, что ее сестра никогда не получала официального уведомления о его смерти, посему она не знает конкретной даты. Двое мужчин повернули назад к машине и стали рыться в папках, пока не нашли нужную, обозначенную буквами W – Z.

Мужчина положил папку на капот машины и стал листать страницы. На каждой были напечатаны колонки имен, сотни и сотни имен. Список Веберов занимал несколько страниц.

– Вам известно его второе имя и дата рождения?

Затем он вернулся к поискам, ведя указательным пальцем по каждой колонке.

Когда его палец наконец остановился, она почувствовала, как замерло ее сердце. Он молчал долгое, мучительное мгновение, потом обратился к начальнику:

– Пожалуйста, взгляните, сэр. – Они вдвоем стали изучать запись.

Потом герр Альбрехт откашлялся и повернулся к ней со странной мягкой улыбкой на лице:

– Фрау Вебер, возможно, ваш племянник еще жив. Наши записи показывают, что он был захвачен в плен французами в сентябре 1915 года. Он почти наверняка был доставлен в лагерь военнопленных, в котором, вероятно, и оставался до конца войны.

– Захвачен? Что это значит?

– Он жив! – раздался рядом с ней крик Отто, заставив ее вздрогнуть. – Генрих жив, мама!

Такого не могло быть! Или могло? Или это очередной бредовый сон?

– Но его письма возвращались…

– Ты слышала, что сказал этот человек, мам? Он не убит, он попал в плен! Его не убили, его захватили в плен, – крикнул Отто, прыгая около нее от счастья. – Значит, он где-то сейчас должен находиться.

– Но если это так, то где? – Марта в мольбе протянула к немцам руки, ожидая ответа.

– Пожалуйста, фрау Вебер, вы должны понять. Понадобятся годы, чтобы разобраться со всем хаосом войны.

– Мы ждем уже четыре года. Четыре долгих года! – Ее голос сорвался. Она с трудом сглотнула.

– Вам придется обратиться к властям, как только вернетесь домой, – ответил мужчина, покачав головой.

– Но я ничего не понимаю. Если его взяли в плен, наверняка это было кому-нибудь известно. Почему его семье ничего не сообщили? – спросила Марта, отчаянно желая узнать правду. Он сейчас жив или нет?

– Могу я выдвинуть предположение, сэр? – пробормотал рыжебородый.

– Говори.

Тот сделал шаг вперед и откашлялся:

– Как вам известно, меня тоже держали во французском лагере, сэр, так что я знаю по собственному опыту. Эти лагеря часто были переполнены, и документация в них была в полном беспорядке. Я также знаю, что некоторые солдаты попадали в плен после контузии, некоторые теряли рассудок и даже имени своего не помнили. Именно поэтому они до сих пор считаются пропавшими без вести.

К этому времени двое других мужчин присоединились к ним, и один из них согласно кивнул.

– То есть ты пытаешься сказать, – вмешался командир, – что если с тобой не было никаких документов и ты даже не мог вспомнить…

– Именно это я и хочу сказать, сэр. Именно это. Некоторых брали в плен, но они не могли назвать свое имя.

– Тогда где они могут быть сейчас?

– В какой-нибудь специализированной лечебнице, сэр. На излечении. Мы, безусловно, можем связать эту даму с нужными инстанциями.

Отто снова потянул мать за руку.

– Ты слышишь, мама? Генрих может быть где-нибудь в лечебнице!

Марта была в подобном месте всего один раз, навещала бабушку Карла (благослови, Господи, ее душу!) перед самой смертью старушки. Она вспомнила пациентов, привязанных к своим кроватям, спеленатых, с наголо бритыми головами и пустыми бессмысленными глазами. Она не могла заставить себя представить Генриха в таком виде. Но пока человек жив, жива и надежда, пусть и крошечная. Если только они смогут его найти и привезти домой, им, возможно, удастся выходить его и вернуть к нормальной жизни.

– Но через что же им пришлось пройти, если они даже не помнят собственных имен? Неужели это неизлечимо? – наконец осмелилась спросить она.

Один из подчиненных попросил разрешения ответить.

– Сержант Штайн, к вашим услугам, – он слегка поклонился. – Я тоже был в лагере для военнопленных с другими солдатами. Среди нас были такие, которые, как уже сказали, были контужены. Контузия странным образом влияет на мозг. Некоторые части мозга функционируют нормально, и врачи верят, что со временем такие больные могут полностью восстановиться. Мой товарищ каждый день играл в шахматы с молодым человеком, чей мозг, судя по всему, отказывался работать: он не мог говорить, руки у него тряслись, он все ронял – но по-прежнему был прекрасным шахматистом. Никто из нас не мог объяснить, как такое возможно.

Перед глазами Марты предстала давняя картина: ее муж Карл и десятилетний Генрих – за столом у окна, солнце, отражаясь, сверкает в светлых волосах мальчика, как ореол. Она вспомнила, как наслаждалась этой идеальной сценой, когда сын вдруг вскочил, швырнул доску, раскидав все фигуры по полу. «Ненавижу шахматы!» – крикнул он и побежал наверх в детскую. Позже он стал с увлечением играть – но тогда шахматами увлекались все мальчики в его возрасте. Они играли между уроками и после школы, пренебрегая домашними заданиями.

– Как он выглядел, этот шахматист? – голос Отто дрогнул от нетерпения.

– Как и все мы, сынок. Мы так много работали, а кормили нас очень скверно, так что волосы выпадали и щеки вваливались. Думаю, мы никогда не узнаем, кем он был и выздоровел ли он.

– Все мальчики играют в шахматы. Это просто совпадение, – сказала Марта, стараясь не обращать внимания на то, как зашлось у нее сердце в груди. Неужели это правда?

– Боюсь, больше мы ничего не можем вам сказать, – сказал герр Альбрехт.

Сержант что-то быстро записал на клочке бумаги и вручил его Марте.

– Это лечебница, в которой вы сможете уточнить наши слова, – сказал он.

– Благодарю вас, господа, вы все мне очень помогли, – кивнула Марта. Краем глаза она видела Фредди и Руби, которые стояли у санитарного грузовичка на другом краю кладбища и смотрели в их сторону. – Но наши друзья нас ждут, и мы вынуждены вас покинуть.

Они прошли около сотни метров, когда Отто попросил показать адрес.

– Не сейчас, – прошептала женщина. – Они ждут.

Но он отказался двигаться дальше, пока она не уступит. Он прочитал слова на клочке бумаги, а затем, прежде чем она смогла остановить его, повернулся и побежал назад по дощатому настилу к мужчинам, все еще стоявшим у машины. Уже через минуту он вернулся к ней, тяжело дыша и улыбаясь от уха до уха.

– Что все это значит? – шепнула она.

– Расскажу позже, – сказал он.

– Чертовски возбуждает видеть всех этих немцев мертвыми!