Давид Сафир - Баллада о Максе и Амели [litres]

И тут я слышу, что внутри этой женщины бьется второе сердце. Мы, получается, не только сестры, но еще и обе станем матерями. Если выживем.

– Анатьяри, эти собаки… – начинает говорить Йедда и тут же замолкает.

– Что с ними? – Анатьяри переводит взгляд со звезд на Йедду.

– Если они умрут, их души тоже окажутся в промежуточном мире?

«Души? – удивилась я. – И что такое промежуточный мир?»

– Шаман говорит, что туда отправляются только души людей.

– Я знаю, что говорит шаман. А что думаешь ты? – поинтересовалась Йедда. – Если Инала умрет, успокоится ли ее душа на какой-нибудь скале? Будет ли она греться под лучами солнца? Нырять в воду ручья? Развеваться на ветру? Танцевать вместе с облаками? Делать все это до тех пор, пока снова не родится на белый свет щенком?

Душа – это то, что составляет мое существо? Душа, а не это тело?

Прежде чем я успеваю над этим хорошенько поразмыслить, Анатьяри отвечает:

– Шаман полагает, что только потомки наших предков, которые когда-то спали в земле и после своего пробуждения выбрались на поверхность, снова рождаются на белый свет. А не собаки.

– Я шаману не верю. У собак тоже есть души, – говорит Йедда и снова гладит мою шерсть.

– Ты любишь Иналу больше, чем человеку следует любить собаку, – констатирует Анатьяри и снова начинает смотреть на звезды. С тоской. Так, будто ему хочется отправиться к ним.

– А если наш ребенок умрет еще до того, как появится на свет, он попадет в промежуточный мир? – тихо спрашивает Йедда.

– Он не умрет, – тут же возражает Анатьяри и улыбается своей жене.

Он – настоящий оптимист.

Йедда, тело у которой вроде бы очень сильное, а психика, похоже, такая же уязвимая, как у любой будущей матери, пытается улыбнуться в ответ. Ей это не удается. Возможно, она опасается, что Анатьяри уклонился от ответа на ее вопрос, потому что душа неродившегося ребенка не может попасть в промежуточный мир.

Мне жаль ее, потому что она родит только одного детеныша. У меня в утробе – целый выводок. Я смогу назвать себя матерью и в том случае, если один или несколько из них погибнут, но при этом хотя бы один – самый крепкий – выживет. Тем не менее я Йедде еще и завидую. Ей придется оплакивать душу только одного детеныша, если он родится мертвым. У меня же могут погаснуть навсегда целых пять душ.

Но мы с ней не будем одиноки. Такие сестры, как мы с Йеддой, могут пережить вместе что угодно. Гибель неродившихся детенышей. Горе. Боль.

Но мы также можем и радоваться вместе всему-всему. Рождению детенышей. Любви. Счастью. Если только я переживу эту ночь, и если только наша стая наконец найдет какой-нибудь водоем.

Я открыла глаз. Надо мной горели звезды – горели почти так же ярко, как в моем сне. Их блеск не затмевался ни одним облачком. У меня возникло подозрение, что никакие они не умершие собаки. Насколько я поняла из своего сна, души собак попадают, как и души людей, в промежуточный мир, о котором говорили Йедда и Анатьяри. Если это происходит и в самом деле, то, возможно, душа моей матери или душа моего умершего младшего брата Царапины как раз в данный момент развевается на теплом ветерке, который ворошит листья на дереве.

Но что же тогда такое звезды, если они не души умерших собак? Об этом я могла только догадываться. Может, это души детенышей, которые так и не родились на свет?

Души.

Мысль о том, что во мне живет нечто бессмертное и что оно рождается снова и снова, была умопомрачительной. Однако в этом сне имелся один момент, который казался мне еще более значительным. Я прислушалась к своей утробе. Я знала, что не ношу в себе детенышей, но все же попыталась услышать то сердцебиение, которое в моем сне наполнило меня таким огромным ощущением счастья.

Я осмелилась на несколько мгновений себе это представить: детеныши в моей утробе. У моей груди. В моей жизни. Это вызывало и тревогу, и радостное волнение. Я почувствовала себя так, как будто я могу, словно птица, взмыть ввысь.

В этот момент Макс уперся мне своей лапой в зад. Он еще спал. И видел сон. Похоже, какой-то дурной сон. «Не запирайте! – с отчаянием вскрикнул он. – Не запирайте!»

Я подползла к нему поближе и крепко прижалась своим телом к его черному меху. Макс перестал вскрикивать и слегка подергал лапами, касаясь ими моей спины. Затем его дыхание сравнялось с моим, и я стала прислушиваться к тому, как мы дышим, пока и сама не заснула.

– Ох и любишь же ты поспать! – прощебетала Синее Перышко прямо мне в ухо, порхая возле меня. – Уже время вставать. Нам пора отправляться к морю!

– К морю? Нет, к горам! – вскочил Макс.

Его морда оказалась на одной высоте с птицей, на расстоянии менее чем одного собачьего туловища от этой пернатой твари. Я задалась мыслью, помнит ли Макс все еще о своем сне и стоит ли рассказать ему о том, что приснилось прошедшей ночью мне. Я решила этого не делать. То, что я узнала о душах, было таким поразительным, что при дневном свете показалось мне абсолютно нереальным.

Синее Перышко перелетела на ветку повыше и уже оттуда, сверху, – ей, похоже, очень нравилось находиться выше нас – ответила Максу:

– Эти твои горы находятся далеко отсюда. Прежде чем мы до них доберемся, нам придется двигаться вдоль моря, через леса и затем через холмы.

Прежде чем кто-то из нас смог ей что-то ответить, она крикнула:

– Кто доберется до моря последним, тот бестолковая собака.

Едва мы поняли, что Синее Перышко нас дожидаться не будет, как тотчас же устремились вслед за ней через парк, а затем по все новым и новым улицам, ведущим из города прочь. Мы бежали всю первую половину дня, не сделав ни одной остановки. Наконец мы оказались возле огромной реки, которую Синее Перышко называла Дунаем и величина которой произвела на меня сильное впечатление. Смогу ли я переплыть такой водоем, если это потребуется? Вряд ли.

Мы побежали вдоль берега реки, пока не оказались возле огромного плоского камня, который лежал на металлических конструкциях и тянулся от одного берега реки до другого. Синее Перышко уселась на одну из конструкций и прочирикала:

– Здесь вам нужно перебраться на другой берег.

Макс тут же побежал вперед, а вот меня это сооружение так напугало, что я осталась стоять на месте. Мне не верилось, что этот камень выдержит мой вес и что я не упаду в реку.

– Ну, давай, вперед, Рана! – прочирикала птица и полетела дальше.

Макс остановился и сказал:

– Ты не должна бояться, мост выдержит.

– Я не боюсь! – возразила я, не желая выставлять себя трусихой.

– Ну конечно, не боишься, – сказал Макс.

Хотя он наверняка учуял мой страх, но ничего больше не сказал, чтобы меня не унижать. Он просто медленно пошел вперед, чтобы продемонстрировать мне, что этот камень наш вес выдержит. Я последовала на мост за Максом, осторожно ставя одну лапу перед другой и ожидая, что вот-вот рухну в воду. Макс почувствовал, что я не могу подавить свой страх. Он сказал: