Йото Крыстев - Зерна гранита

«Национальная гвардия, — отмечал он, — является институтом, противным законам и конституции республики. Она создана по соглашению либеральной и консервативной партий, по инструкциям американских специалистов».

Американцы и их послушные никарагуанские слуги начали подлую и хорошо замаскированную игру. Они не могли смириться с тем, что один самозабвенно любящий свой народ человек вынудил их спрятать в кобуру пистолет. В ответ они создавали необходимые реальные предпосылки для организации военно-политической лиги, которая объединила две банды олигархии либеральной и консервативной партий и была возглавлена их послушным ставленником — Анастасио Сомосой Гарсиа, «продолжением Каина», как его называли южнее Рио-Гранде. Артур Блис Лейн, бывший в то время послом США, без обиняков написал государственному секретарю, что предупредил Сомосу быть внимательным к Сандино. Американский империализм готов был убить народного героя, но боялся мести партизан, которые выступили бы против национальной гвардии.

21 февраля 1934 года Артур Блис Лейн дважды встречался с Сомосой. Именно в тот зловещий день вечером при «неизвестных обстоятельствах», как сообщалось тогда в печати, были убиты Аугусто Сесар Сандино и его братья по оружию — Франсиско Эстрада и Умансор, которые сопровождали его в Манагуа. В действительности обстоятельства убийства были таковы. В тот день после обеда проходило заседание военного совета национальной гвардии. К вечеру на заседание прибыл Сомоса. Осмотрел каждого, покашлял и сообщил: «Только что был в американском посольстве, где разговаривал с послом, который заверил меня, что его правительство в Вашингтоне окажет нам поддержку, если мы уберем Аугусто Сесара Сандино. Оно поручает нам исполнить это, так как считает его нарушителем спокойствия в стране». Заседание было кратким. Все присутствующие, шестнадцать человек, подписали документ, который связывал их как непосредственных участников убийства на случай, если кто-то выдаст заговор.

В десять часов вечера, после ужина, состоявшегося в президентском дворце, Сандино, его отец, министр Сальватиера и генералы Эстрада и Умансор покинули дворец, расположенный на возвышенности Лома. В его подножии, которое называется «Марсово поле», перед одним из постов машина Сандино была остановлена. Майор Дельгадильо, переодетый в форму ефрейтора национальной гвардии, подошел и, заявив им, что они арестованы, предложил сдать оружие. Всего через час после того как они покинули дворец, по сообщению некоторых расследователей, одна пуля была выпущена в голову Сандино, в висок, а другая в левую часть груди. Эстрада получил две пули в грудь, а Умансор — пять пуль в голову. Услышав выстрелы, отец Сандино крикнул: «Их убивают! Верно говорит народ: кто решил бороться за свободу, умирает распятым!»

В ту же ночь было совершено еще одно чудовищное преступление. Национальная гвардия окружила Уиуили, где жили солдаты армии Сандино и их семьи, и зверски расправилась со всеми. Некоторые историки пишут, что тогда было убито 300 мужчин, женщин и детей. А Висенте Сейенес утверждает, что погибших во много раз больше, так как необходимо иметь в виду и убитых в Хинотеге, где гвардейцы даже не потрудились закопать трупы и «в течение 24 часов вороны, собаки и свиньи из окрестных мест угощались человеческим мясом».

Никарагуа осиротела. Вся страна была залита слезами.

Время приближалось к полуночи. Карлос Гайо, который мне рассказал обо всем этом, закончил словами:

— Власть, грабеж и преступления слились воедино. В течение четверти века около 25 тысяч сыновей Никарагуа орошали своей кровью родную землю, которую бессовестно и нагло топтал агрессор. И кульминацией этой народной муки была та страшная потеря. Злодейство, предательство и его неизменный спутник коварство сотворили то, что недостижимо ни оружию, ни силе…

Мы молча застыли на несколько минут, потом так же молча встали. Люди разошлись. А я остался один. Нет, неправда, не один, а с памятью о Сандино. Она навсегда вошла в мое сердце, как и память о Левском и Ботеве.

Спокойной ночи тебе, а я, как видно, еще долго буду бодрствовать. После всего, что услышал, трудно заснуть.

С ОТКРЫТЫМИ ГЛАЗАМИ я едва дождался рассвета. Спать совсем не хотелось. В комнате передо мной сидел Сандино. Оказывается, нет необходимости десятки лет жить вместе с человеком, чтобы он стал тебе близким. Знаю многих, которые прожили всю семейную жизнь вроде бы в согласии, но так и остались друг для друга чужими. Важно почувствовать человека, понять его сердце, чтобы он навсегда остался в тебе. Недавно я где-то прочитал, что дерзновенная мысль и человеческий дух неподвластны времени, они сильнее его. Они вечны. И дух, и человеческая мысль властвуют в неизмеримых просторах времени. Тленное не имеет над ними власти. Тленное не имеет власти над Сандино. Он жив не только в сердцах никарагуанцев, но и в моем сердце, в сердце болгарина.

Мысли о нем не покидали меня. Сегодня выходной день. Не раздумывая, решил пойти к моему другу Доминго. Он много раз приглашал меня в гости, но я все не мог найти времени. Что меня побудило сегодня пойти к нему — захотелось просто встретиться с ним или вновь вернуться с его помощью в близкую историю, в которой, как огромное солнце, светит образ Сандино? Пожалуй, и то, и другое.

Недалеко от квартала, в котором я жил, находился памятник. Обычно я, занятый своими мыслями, проходил мимо, но на этот раз остановился, так как увидел детей, которые вырывали сильно разросшуюся траву, чтобы лучше было видно имена, выбитые на плите. Я замедлил шаги. Этих имен я не знал.

В «Репортаже с петлей на шее» великий сын чешского народа Юлиус Фучик завещал нам:

«Об одном прошу тех, кто переживет это время: не забудьте! Не забудьте ни добрых, ни злых. Терпеливо собирайте свидетельства о тех, кто пал за себя и за вас. Придет день, когда настоящее станет прошедшим, когда будут говорить о великом времени и безымянных героях, творивших историю. Я хотел бы, чтобы все знали, что не было безымянных героев, а были люди, которые имели свое имя, свой облик, свои чаяния и надежды, и поэтому муки самого незаметного из них были не меньшие, чем муки того, чье имя войдет в историю. Пусть же эти люди будут всегда близки вам, как друзья, как родные, как вы сами!»

Эту простую истину нельзя забывать. Это огонь, который не должен угаснуть. Я не задержался около детей, а, напротив, ускорил шаги, потому что все острее ощущал необходимость повидать человека, с которым мог бы наговориться от души.

Доминго, сидя в кресле-качалке, читал газету. Увидев меня, он придержал обеими руками протезы, чтобы не подвели его, и встал.