Татьяна Беспалова - Похищение Европы

— Она могла бы заниматься извозом. Стать таксистом. Ты это хочешь сказать?

— Да. А что?

— В каждом мужике сидит Пигмалион. У кого-то он большой, — Наташа развела руки на стороны. Пигмалион получался у неё не столько большой, сколько широкий. Закемаривший было Люлёк встрепенулся. — А может быть, крошечный.

Наташа сложила большой и указательный пальцы правой руки, оставив между ними миллиметровый просвет.

— Но он есть в каждом! Вы — ваятели, но не каждый из вас способен полюбить творение своих рук, — торжественно закончила она.

— …её всё не устраивало, — твердил Спас. — А она… она… ты права. Она не устраивала меня.

— Вы развелись, — вздохнула Наташа.

— В итоге она подцепила какого-то англичанина и уехала с ним в Шотландию, протирать столы в барах. Дочку сначала забрала, но потом София вернулась ко мне. И слава Богу! Теперь живем вдвоем, как видишь, Наташе внезапно сделалось скучно. Надо бы ещё выпить. Но собутыльник так увлекся собой, что совершенно забыл о её давно пустующем бокале и Наташа сама наполнила его. Наверное, она уже пьяна тем вечерним опьянением, которое становится заметным, только если поднимешься на ноги. От скуки она перестала прятаться в тени, а Спас примолк, рассматривая её всё с той же бесцеремонностью. Теперь можно и эрудицией блеснуть, поставить его на место.

— Здесь вина не хуже чем в Южой Африке… такой привкус… — потеряв нужное слово, она воззрилась на него в ожидании угодливой поддержки, но он молчал.

— Забыла, как это называется, — смутилась Наташа, но он остался холоден и к её смущению.

— Я устраивала выставку в ЮАР. Приобщилась там к их искусству. Такая живопись, знаешь, в стиле фолк. Черные женщины в высоких шапках с бусами на шеях, а шеи у них в виде цилиндров…

Ах, похоже, она стала косноязычной, а его вовсе не интересовали стили живописи и послевкусие вина. Спас подлил себе ещё ракии, но прежде чем опорожнить стаканчик, сделал несколько шумных глотков из кружки. Пивная пена прилипла к его верхней губе, а он и не подумал её утирать. Так и сидел, забавно скалясь. Похоже, попойка удалась на славу. Спас усердно поедал клубнику, почему-то выбирая для начала самые мелкие и неказистые ягоды и оставляя те, что покрупнее, напоследок. Наташе клубники совсем не хотелось, и Спас съел почти всё. Осталась одна, самая большая ягода, та, что лежала особняком на краю тарелки. Люлёк тянул шею, высматривая, принюхиваясь. Надо бы по справедливости отдать эту ягоду ему, но Наташа много раз давала себе слово не прикармливать пса со стола. К тому же она так увлеклась рассказом о своей работе, что не только позабыла о правильном воспитании Люлька. Она совершила худшую оплошность: нечаянно и не единожды она ухитрилась упомянуть Игоря. Ночной гость заметно кривился, но пока терпел.

— Я знаю, о чем ты думаешь, почему умничаешь и зачем кривляешься, — внезапно сказал он.

— Почему же?

— Ты ревнуешь.

— Я?!

Он схватил с тарелки последнюю клубнику. Наташа знала, она предвидела наверняка: Люлёк сейчас прыгнет. Внезапный напор в сочетании с инерцией двадцатикилограммового тела не оставят Спасу ни единого шанса. Он завалится на спину вместе со стулом, как заваливались многие до него в подобной ситуации. Наташа успела совершить необходимое движение — попыталась схватить пса за загривок, но выпитая бутылка дала о себе знать. Наташа промахнулась. Пёс прыгнул. Но на этот раз фокус Люльку не удался — Спас усидел, сумел сохранить равновесие и успел проглотить спелый плод слынчевбрягской земли. Пес же, вспрыгнув ему на колени, принялся вылизывать гостю лицо и бороду. При этом он совершал характерные телодвижения, однозначно и неотвратимо унижающие достоинство любого натурала.

— Люлёк! — зашипела Наташа. — Фу!!!

— Это я-то фу? — хохотал Спас. — Похоже, твой пес принял меня за сладкую конфету! Ха-ха! Недаром говорят, что животные выдают скрытые порывы своих хозяев. Ха-ха!

Наташа пыталась отпихнуть Люлька, но это её никак не удавалось. Спас же совершенно ослабел от хохота. Он хватал руками обоих — и пса, и его хозяйку. Где-то наверху, за Наташиной спиной открылось окно и сонный голосок Григория произнес:

— Кто там дерется? Воры?

— Этот Люлёк, — задыхаясь произнесла Наташа. — Спи, сынок. Мы тут сами…

— Да…

Наверное, окно тихонечко закрылось, а Гриша спокойно улегся в свою кроватку. Эх, плохая она мать!

— Он ушел!

Спас произнес эту короткую фразу в самое её ухо. Дыхание его показалось Наташе огненно-горячим. Тело — тоже. Люлёк куда-то запропастился, сиганул в темноту. Нет же, нет! Пёс всё еще здесь! Его шершавый язык, его шерсть… Он вылизывает хозяйкино лицо, но как-то странно, устало что ли.

— Люлёк… — прошептала Наташа.

— Отвратный кучето! — отозвался Спас. — Той избяга! [18] Отвратительная собака! Он сбежал! (болг.)

И действительно, шерсть на морде пса почему-то сделалась твердой, как мужская щетина, а лапы толстыми и очень уж крепкими. Да и пахло от него совсем не псиной, а густым, свежим перегаром. Это Спас целует её! Всегда такая блеклая, желтая лампа теперь больно слепила глаза. Наташа крепко сомкнула веки и высвободила свои губы из плотного замка его губ.

— Из комнаты Гриши нас видно как на ладони, — прошептала она.

Объятия разомкнулись. Тело Спаса на миг исчезло. Минуло ещё пару мгновений и стало совершенно темно.

— Ах! — едва слышно прошептала Наташа.

— Что? — усмехнулся Спас, а она уже почувствовала под лопатками твердую и теплую поверхность камня. Того самого камня, которым был вымощен двор.

— Люлёк где-то здесь. Он не ушел. Он смотрит на нас!

— Отвратный кучето!

— У нас июнь — месяц пения соловьев. А во второй половине лета, до холодов, поют сверчки.

Он молчал долго, прежде чем отозваться.

— Ты всё ещё не доверяешь мне, хоть и переспала…

— Мы не спим…

— Ты вообще не доверяешь чужим мужикам. Пигмалионы! Ха!!!

— Не кричи!

— И ещё: ты всё время думала об этом своём Игоре, даже когда я обнимал тебя. Теперь тебе неловко: спустила штаны перед чужим…

— В русском языке о женщинах так не говорят…

— Как?!

— Спустила штаны.

— Ну пусть! Мне не обидно!

— Не кричи же…

— Но ты знай… — он приподнялся на локте и заглянул ей в лицо. Она демонстративно зажмурила глаза.

— Знай, я тебе докажу, — теперь он, по счастью, говорил шепотом. — Я принесу и кину к ногам самое дорогое. Слышишь?

— Твоя дочь часто бывает у нас.

— Ещё дороже…

— Южный темперамент…

— Ты считаешь меня… этим… как кучето гав-гав…

— Пустобрехом? Нет!

Стало тихо, она приоткрыла один глаз, чтобы удостовериться: он всё ещё смотрит на неё. Наконец, лицо его исчезло, он снова улегся на спину рядом с ней.