Леонид Финкель - Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)

Сегодня Ковенская смело может взяться за любую роль молодой героини – и драматическую, и комедийную, и трагическую. Прошу вас, запомните ее глаза, жесты, улыбку, мимику.. .»

Мне кажется, главные, заветные слова были найдены. Ее глаза, жесты, мимика и сегодня гипнотизируют, будь то концертное выступление или обыкновенный житейский разговор. В отзывах на ее роли угадывается чувство какой-то неожиданной благодарности.

Еще несколько реплик.

Из выступления Аллы Константиновны Тарасовой:

«… К сожалению, я совершенно не знаю еврейского языка. Соломон Михайлович Михоэлс и очаровательный Зускин уговорили меня прийти в ГОСЕТ на «Замужество» Переца. За нами увязались Кедров, Кторов, Марков… С первого своего выхода меня заинтересовала чудесная, молодая актриса Ковенская, мы следили за ней, не отрываясь, до самого конца спектакля, и честно говоря, нам жалко было расставаться. Надеюсь, что это расставание не надолго. ..»

Мария Осиповна Кнебель:

« Я ездила в Иркутск принимать спектакли. На вокзале меня встретил Курский, администратор ГОСЕТа, он вручил приглашение на «Замужество». С высокой температурой, с гриппом пошла на спектакль, и вы знаете, товарищи, я не разочаровалась, сразу, на другой день грипп испарился. (Смех, аплодисменты.) Я безмерно рада, что увидела умную (в наше время это редко бывает) актрису Ковенскую, которая своей игрой, своим отношением к образу потрясла меня. Вот как надо играть! Вот как надо творить на сцене! Какая удивительная самоотдача! Какое чувство и сколько страстей в этом хрупком создании!.. Вот с такой актрисой интересно работать, несомненно, что КОВЕНСКАЯ – АКТРИСА БУДУЩЕГО ».

Я и сегодня, через годы и годы, разделяю мнение большого педагога и режиссера М.О. Кнебель. Просто уверен, что кто-нибудь из чреды драматургов, вспомнив про беса, напишет новую пьесу для Ковенской, и это будет возрождение легенды, пропущенной сквозь горнило испытаний. Впрочем, об этом еще пойдет речь…

А уже готовилась премьера, по замыслу исключительная в истории театра: «Реубейни – князь иудейский».

Но ничего не утешало Михоэлса. Какие-то тайные токи, которые миновали его актеров, коллег, друзей, точно губка вбирал художественный руководитель.

Леонид Осипович Утесов рассказывал: « Поздней осенью 1947 года я встретил Соломона Михайловича. Михоэлс сказал: «Не понимаю, что делается вокруг, не понимаю людей. Театр погибает. Даже на «Фрейлекс» зал пустоват… Не ходят евреи в свой театр. Знаете, я по-прежнему люблю ходить в зоопарк. Многие дикие животные размножаются в неволе, а вот обезьяны… ни в какую…

Разные были в еврейской истории времена. Неволи хватало… Да, евреи Средневековья, бывало, вынужденно отрекались от своей веры. Но если и отрекались, то ночами тайно молили Бога простить их слабость. И, начиная Судный день, – замаливали свои грехи пением «Кол Нидрей»… »

…Накануне Михоэлс был в Сокольниках. Выходил из метро. Какой-то парень толкнул его сумкой.

Михоэлс сказал:

– Ну вы хоть извинитесь, молодой человек!

А тот:

– Ха! Извиняться! Старый жид пархатый! Буду я еще перед тобой извиняться!

« Что ж это делается такое? – думал Михоэлс. – Вот завершить бы мне работу над «Реубейни» – и больше ничего делать в театре не буду, не могу, не хочу ». (Матвей Гейзер)

Этель вспоминает те дни, когда поступило скорбное известие: нет больше Михоэлса… Нет…

На квартире Михоэлса много людей, все сидят, плотно прижавшись друг к другу, и молчат. Тишина страшная, как ночной кошмар. Ей казалось, либо она оглохла, либо все происходит в сне.

Гроб с телом привезли на Белорусский вокзал. И снова необычайная тишина. Десятки тысяч людей, собравшихся на вокзале, стояли и молчали.

Потом панихида у здания театра. Жена Горького Екатерина Павловна Пешкова положила у ног Михоэлса лилии.

Пел Иван Семенович Козловский. Будто в морозном воздухе кто-то тронул серебряную струну.

Играл пианист Эмиль Гилельс.

Какая-то таинственная жизнь шла вокруг.

А на крыше двухэтажного дома напротив театра – маленькая худенькая фигурка человека, играющего на скрипке.

Скрипач на крыше…

В такую стужу…

Жена Михоэлса, Анастасия Павловна, рассказывала, что гроб с телом Михоэлса до панихиды привезли в лабораторию академика Збарского, того, который бальзамировал Ленина. Когда гроб открыли, стало ясно то, что таким воплем выкрикнула в первые минуты Ковенская: «Убили!»

Ссадина на правом виске.

Сжатые кулаки.

Перец Маркиш, увидев Михоэлса в гробу, воскликнул:

– Не поднимайтесь туда! Ничего общего со Стариком…

Эстер Лазебникова-Маркиш вспоминает: до пяти часов вечера Збарский «чинил» разбитую голову Михоэлса, стараясь придать ей человеческий вид.

Очевидцы рассказывали, как еще год назад между академиком Збарским и Михоэлсом состоялся разговор.

Збарский: – Люблю я этого еврея.

По театру ходили чужие люди. Чужими были зрительный зал, сцена. Неужели не настанет утро? Неужели это последний вечер?

Она наступала на какие-то обрывки декораций, костюмов. И вдруг ей показалось, что под каблуками сочится кровь.

На полу валялись полотна Шагала.

Через много лет в Иерусалиме открылась выставка декораций к спектаклям ГОСЕТа с огромными полотнами великого художника. То были те самые, чудом уцелевшие декорации.

Она смотрела и думала: «Еврейский театр – моя боль». До сих пор ей кажется, будто поставлена была на страже еврейского театра.

Она не верит ни в вечную жизнь, ни в реинкарнацию, но все равно до сих пор не хочет мириться с тем, что никогда больше не увидит дорогих ей людей. Воспоминания неожиданно сдавливают горло, и упираешься в стену, закрыв глаза, и произносишь то или иное имя: Соломон Михоэлс или Вениамин Зускин. Какого жестокого и бесчувственного бога можно упрекнуть в этом?

Этель не очень охотно рассказывает о работе в театре на идиш в Израиле. После разгрома ГОСЕТа она как бы подошла к краю земли. Гибель Еврейского театра сломала традиции, сбила еврейскую культуру с пути цивилизации, нет, скорее, механизировала саму еврейскую жизнь. А жизнь – нечто сокровенное и вместе с тем открытое во времени в обе стороны – в прошлое и будущее…

Она часто вспоминает себя рядом с Зускиным на авансцене. В одном ряду. Все делала точно по книге. Написано в книге смеяться – смеется. Написано плакать – плачет. Чувствует – не держится на ногах. От нее требуют пируэт. А как его сделать?