Леонид Финкель - Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)

Однажды репетировали пьесу Лопе де Вега, которую режиссер, тогдашний секретарь партийной организации, ставил так, точно вот-вот грянет залп «Авроры» и все бросятся штурмовать Зимний.

Уже в Израиле узнала милую шутку: Зимний надо было брать летом, потому что летом все зимнее дешевле…

Завадский, посмотрев одну из репетиций, не глядя на нее, сказал:

– Не играй комиссара, играй мегеру, которая любит…

Ах, как это было по ней: играть мегеру, которая любит!

Пройдет немного времени, и Этель сыграет четыре шекспировские роли!

Она не шла – шествовала по улицам, под барабанный бой и звуки труб, шла с безымянной труппой актеров ведущих лондонских театров в блестящем атласном костюме, закинув за спину свой узелок. А впереди – изображавший ольдермена Уильям Шекспир, проталкиваясь сквозь толпу со своим одиннадцатилетним сыном…

У нас будет новый театр «Глобус»!

Она не хотела иного памятника.

1952 год. Врачи – враги народа. Дают «Отелло».

В Москве ли, в Венеции, тихая, темная ночь. Вот-вот начнется буря. С утра не оставляет предчувствие несчастья. На улице одолевает летящий ветер. И люди медленно кренятся, чтобы растянуться на мостовой: не хочется жить!

Перед глазами – стоптанные ботинки.

Башни!

Башни, да ведь это улицы.

Сидит у зеркала в гримерной. Слышит за кулисами:

– Русских детей уничтожают…

Чьи-то кошачьи шаги. На ее руки ложатся его. Не поворачивается.

Ну конечно же, ее Отелло…

В этом театре она проработает 22 года, 5 месяцев и 2 дня.

Когда Любови Орловой сказали, что Ковенская уезжает в Израиль, – та обрадовалась за коллегу:

– Да что вы говорите?!

И тут же притворно спохватилась:

Она часто перебирает свои театральные платья: в этом, черном, она пела на каком-то вечере уже в Израиле: нет, не любит его, это черное, кажется, спела тогда дурно, а в этом, розовом, были особенно бурные аплодисменты… И еще платья. И еще… Раневская, близкая подруга Орловой, говорила, что моль не сможет съесть все туалеты, висящие у Любочки, просто потому, что моли негде там поместиться. А вот и сшитые на заказ серебряные туфельки Орловой, которые великая актриса подарила ей в день отъезда в Израиль…

Многие из ее друзей давно вознеслись на небо на большом белом облаке. Куда же им было еще деваться?..

Когда человек умирает, видишь его во весь рост.

Уходит век. Уходят мифы. Уходят легенды. И боль умирает вместе с человеком.

Она летела в Москву сквозь годы. И у нее текли слезы, горькие и сладкие, о чем-то совсем несбыточном.

А тогда, в 1972-м, вместе с мужем Львом Коганом летели в другом направлении. Кажется, Достоевский сказал, что всякий человек должен иметь место, куда бы он мог уйти.

Они летели в Израиль. Деятелей искусства ожидал дом в Герцлии.

Впереди была целая жизнь.

В театре – и здесь в «Габиме», и в Национальном театре на идиш, и там, в Москве, – она не любила ходить за зарплатой. Неловко ее получать за то счастье, которое дает сцена.

Вижу, как сидит она в маленьком кафе. Сидит и разговаривает то с Ниной из «Маскарада», то с баронессой Штраль, то с Дездемоной…

О, Шекспир! Как говорили великие, его надо не ставить, а слушать на сцене, его надо уметь насвистывать…

Годы напластованы, словно старые, пожелтевшие книги. Какие еще приключения ожидают нас в прошлом? И каждый день прошлого кажется таким прекрасным, столь бесконечно утонченным, будто всякий миг существования был чудом, чрезмерным и почти болезненным от необъятного счастья…

Со знаменитым Шимоном Финкелем, художественным руководителем «Габимы», они встречались еще в Москве.

Однажды Завадский сказал многозначительно:

– Будет важный гость.

Шел 1964-й год. В то время о каждом из иностранцев надо было говорить многозначительно. Важен был подтекст: можно встретиться или нет…

Ш. Финкель приехал как представитель израильского театра.

Они встретились (Завадский буквально заставил). Сидели в одной из лож театра. Все его взгляды точно сошлись на ней. Он держал ее руку и спрашивал о маме…

Еще через некоторое время встретились в Париже, где Моссовет был на гастролях. Завадскому пришлось давать письменные заверения в ее полной благонадежности. Финкель приехал из Берлина специально встретиться с Этель.

Ковенская понимала, что находится под пристальным наблюдением. Праздника не получилось.

После гастролей мама подарила ей ожерелье. Очень красивое. Этель понимала: значит, Шимон и мама все же встретились. Взгляд матери был обращен в прошлое…

Через год после ее приезда в Израиль театр «Габима» заключил с Этель Ковенской контракт. Она была первой и единственной «русской» актрисой в государственном театре. Специально для нее перевели на иврит пьесу Мишеля Фермо «Двери хлопают». Этель уже играла эту пьесу в театре Моссовета.

Пока Шимон Финкель – года два – был художественным руководителем, у Этель были роли и признание.

Пришел новый режиссер. Снова были роли. Восторженные рецензии. Но всякий раз после премьеры ее увольняли, чтоб не дать право числиться «работающей постоянно».

Одно из священных слов в Израиле – «квиют». Закон о «квиюте» гарантирует части государственных служащих невозможность увольнения. Ковенская под этот закон не подпадала.

Она по-прежнему была актрисой будущего.

А в общем, если в ГОСЕТе или Моссовете царствовал свет, то здесь – полумрак.

Впрочем, была роль, которая особенно запомнилась – Гила, в пьесе Реувена Дотана «Приглашение на кофе». Две роли в пьесе, предназначенной для трех актеров, исполняют Этель Ковенская и Исраэль Рубинчик, в свое время актеры Государственного еврейского театра в Москве, выпускники студии ГОСЕТа, ученики великого еврейского актера Соломона Михайловича Михоэлса.

«Приглашение на кофе» – бесхитростный рассказ о душевно неустроенных пожилых людях. Актеры все время сидят на садовой скамейке и перебрасываются ничего не значащими репликами, словно записанными на магнитофон прямо «из жизни».

Полутона.

Потдекст…

Говорят, когда ждешь, время тянется. Но вместе с тем – и это, пожалуй, ближе к истине, – оно летит еще быстрее…

В рецензии на спектакль критик Э. Капитайкин писал:

« Этель Ковенская не просто исполняет роль одинокой стареющей женщины… но играет нечто неизмеримо большее: биографию и судьбу.